– Так Анютку забили… – одна из торговок обернулась к ней, – ту, шо цветами торгует с лимана.
– Как забили? – не поняла Таня.
– Да просто! Выволокли во двор, стали всем скопом лупить, а она глянь – мертвая уже лежит! Стало быть, забили.
– Да за что? – Таня была в шоке.
– Как за шо? Да как ее, паскуду, не убить? Да сук таких пошто земля носит? – вдруг заголосила торговка, упершись кулаками в бока. – Сдохла – и хорошо, шо подохла, аспида треклятая, рыло свиное… Гадское отродье и надо было прибить!
– Да за что? Что она сделала? – Таня сама была готова кричать.
– Так младенца своего загубила! Задушила, проклятая.
Таня охнула. Володя с ужасом уставился на нее.
– Как это задушила? – спросила Таня.
– А вот так! Пришли к ней цветы покупать, тюльпаны, такое всякое, да одна бабонька юбками своими цветы на землю сбросила… Задела, значит. Глядь – а под цветами корзина, а в корзине мертвый младенец мужеского полу лежит… Под цветами, значит… Весь синий, задушенный… А младенцу-то от роду всего пара дней. Ну, баба в крик, тут все прибежали… Выволокли Анютку на дорогу и давай до смерти бить за то, что младенца своего загубила… задушила, значит…
– Да откуда вы узнали, что это она задушила? – воскликнула Таня.
– А кто же еще? Не я же его душила! – Баба уставилась на Таню с глубоким непониманием. – Анютка девка молодая, с мужиками шлялась. Забеременела, значит, а позору забоялась… Вот младенца своего и загубила, сука проклятая… До смерти задушила, гадина…
Отойдя от торговки, Таня приблизилась к окровавленной девушке, лежащей на земле. Она была мертва, и видно это было невооруженным взглядом.
– Мертвый младенец… третий мертвый младенец… вот он… – с ужасом прошептал за ее спиной Володя. Тане хотелось плакать.
Сосновский никогда не умел использовать женщин в своих интересах. А быть милым и обаятельным для всех ему не позволяла гордость. И в этот раз ему пришлось не сладко. Прыщавая девица в полицейском архиве не спускала с него восторженных глаз. И Володя пошел на крайнюю меру – улыбнулся работнице архива и так кокетливо оперся о столик, что у девицы перехватило дух.
– Девушка, милая, пожалуйста… Только вы можете мне помочь… – Володя был противен сам себе.
– Ой, не могу, ой, и не просите даже, – девица закатывала глазки, флиртуя вовсю, – хоть вы и репортер, а не могу.
– Известный репортер и писатель, – уточнил Володя. – А хотите, я о вас роман напишу? Или газетную статью?
– Ой, да что вы… вы, прямо, такой… – Девица поджимала губки, поводила плечом, и было видно, что она попалась на приманку. В конце концов она сломалась и пригласила Володю в архив. Ему только и было это нужно.
Забыв даже поблагодарить свою спасительницу и тем более пригласить ее на свидание или на ужин, Володя ринулся в пропахшую вековой пылью святая святых. Бывший полицейский архив был темным и страшным. Находился он в помещении старой биржи, где специально для уцелевших документов выделили темную, без окон, комнату. Пропускали туда по специальному пропуску, подписанному Ревкомом.
Володя подозревал, что членов Ревкома уговорил Домбровский, который из старых полицейских сводок черпал информацию о сохранившихся одесских буржуях. Чтоб ни одна монета не уплыла в сторону, были приняты такие драконовские меры.
А девица, поддавшись натиску, согласилась пропустить Володю просто так. Конечно, он мог бы получить пропуск, надавив на главного редактора Краснопёрова. Но это потребовало бы и времени, и огромного количества объяснений. А давать объяснения Володя не хотел.
В архиве было тесно, пыльно и темно. Но девица разрешила зажечь настольную лампу, которую специально притащила из соседнего помещения. Однако узкого тусклого кружочка лампы было недостаточно для того, чтобы хоть пробить брешь в окружающей его темноте.
Архив был свален просто в стопки на пол, без всякой системы. И Володя ужаснулся тому количеству пыльных папок, которые доведется ему разворошить. Но выхода не было. Таня всегда оказывалась права. И, скрепя сердце, он подвинул к себе ближайшую стопку. Запах пыли был ужасающий. В папках многие листы были обуглены, часто их совсем не было. И все равно документов было море. Володя погрузился в чтение. Буквально через минуту перед его глазами как живая встала горничная, путано и многословно рассказывающая о своей хозяйке, о ее кавалере-банкире, о том, что та и его не пустила в дом, и ее, горничную, отослала… А еще что-то про битый фарфор под дверью… Строго протокольные вопросы следователя тонули в море слов горничной, ярко описывающей свою жизнь и жизнь своей хозяйки. И тем не менее, судя по протоколу, следователь не дал сбить себя с толку и довел допрос до конца.
Исписанные четким почерком листки пахли сыростью и плесенью. Сохранились они плохо – кое-где буквы уже потекли, некоторые страницы с трудом читались. В одном месте папку погрызли мыши. К счастью, на тех листках, которые объели наглые зверьки, не было ничего, кроме детального плана Ланжероновской и самого дома, а все это не представляло особого интереса. По крайней мере, такого, как полицейский протокол. Володя еще раз посмотрел на год, который стоял на папке, взятой им наугад, – 1895-й.
Со все возрастающим интересом Сосновский прочитал подробности зверского убийства известной в городе хозяйки публичного дома по прозвищу Роза Шип, которое произошло тогда в Одессе. С первых же страниц протокола осмотра тела (вернее, его частей, того, что нашли в комнате хозяйки борделя) он просто не поверил своим глазам! Мертвый младенец. И тело было расчленено в точности так, как в их случае. Это была просто неслыханная удача!
Володя не мог просто так отказаться от ценной папки. А потому, засунув ее под отвороты пальто, решил прихватить с собой. Конечно, это было преступлением, и преступлением серьезным. Но Володя резонно рассудил, что по нынешним временам никто отсутствия папки даже не заметит. Тем более, что валялась она буквально на полу, под кучей других бумаг.
Ведь он мог обнаружить эти документы не сразу, а дней, скажем, через десять. Мог вообще не обнаружить. И то, что он сразу увидел эту папку, Сосновский посчитал неожиданным подарком судьбы.
Отодвинув решительно бумажные груды и поплотнее запахнувшись, Володя быстро покинул помещение архива, не забыв улыбнуться на прощание прыщавой девице.
Таня не поверила своим глазам, когда, открыв дверь квартиры, обнаружила на пороге Сосновского, державшего в руках старую потрепанную папку из бывшего полицейского архива. В комнате он с радостью швырнул ее на стол.
– Вот, убийство Розы Каймановой! – гордо возвестил Володя. – Она же Роза Шип – хозяйка борделя на Ланжероновской. 1895 год. Убийство этой дамочки точь-в-точь соответствует нашим убийствам.
Таня принялась читать. Читала она быстро, и Володю обрадовало выражение ее лица, когда она положила в папку последний листок протокола. Это было для него настоящим комплиментом!
