Старик-сторож тюремного архива раньше работал царским охранником. Знал он тюрьму как свои пять пальцев, особенно все переплетения подземных коридоров. В связях с белыми его не подозревали, да при прежней власти он был самой мелкой сошкой, в пытках и допросах заключенных (особенно политических) не участвовал. А потому его было решено оставить при тюрьме – не столько из уважения к прежним заслугам, сколько потому, что за архивом надо было смотреть. А никто из большевиков не желал каждый день спускаться в мрачные подземелья.
Так и остался бывший охранник там, где провел бóльшую часть жизни. Только должность его теперь называлась по-другому. И от горя из-за перемены власти и из-за того, во что превратилась тюрьма, сторож беспробудно пил.
Он пил из-за бесконечных расстрелов, которых был ежедневным свидетелем, и которые повредили его психику, пил из-за того, во что превратились камеры: раньше в них содержалось по 2 – 3 человека, теперь же заталкивали по 30…
Иногда в камерах было так тесно, что нельзя было прилечь, и люди сидели, тесно прижавшись друг к другу, чувствуя себя в настоящем аду. Да и охрана самой тюрьмы не имела ничего общего с той, прежней охраной. Дежурства несли кое-как, охранников распределяли неравномерно. А в подвал, где находились архивы, и вообще никого не поставили. Ценные записи, чудом сохранившиеся в тюрьме, содержались без всякой охраны, и забрать их мог кто угодно, стоило только узнать тайный ход, о котором, впрочем, мало кто мог догадаться.
Обо всем этом узнал Володя, сидя в кабачке на Люстдорфской дороге возле Второго Христианского кладбища и слушая пьяные откровения старика, который был просто счастлив найти собеседника. О старике-стороже подвалов Сосновский узнал в редакции от одного из старых репортеров, который, как и сам Володя, остался в Одессе, не в силах расстаться с писательским делом.
Сосновский искал возможность попасть в тюрьму и очень скоро понял, что затея его не только безнадежна, но и опасна. Идти официальным путем никакого смысла не было: революционные власти не пускали за ограду тюрьмы посторонних, тем более репортеров, чтобы никто в городе не узнал о том, что там происходит, ведь в Одессе даже не подозревали о массовых расстрелах, которые каждый день проводились за стенами старинного Тюремного замка.
За попытку проникнуть на территорию тюрьмы в качестве газетного репортера или частного лица Володю ждал неминуемый расстрел. Никто бы не стал разбираться в обстоятельствах. Даже такое понятие, как передачи, в тюрьме были отменены. Власти опасались лишних свидетелей, а потому родственникам тех, кто попал в застенки, было запрещено видеться с ними. В общем, официальных путей не было.
К архиву не допускали никого. Обо всем этом Володя узнал, «закинув удочки» в разных местах, в том числе и от Антона Краснопёрова, который, не подозревая подвоха, даже выболтал важную информацию о том, почему большевики не хотят пускать за стены тюрьмы свидетелей.
Именно тогда с Володей разговорился старый репортер, ставший невольным свидетелем его расспросов.
– Зачем это тебе? Опасности захотелось? – поинтересовался он, честно стараясь подавить в себе чувство ревности.
– Почему опасности? Просто репортаж. Революционная тюрьма, новое в тюремных застенках для уголовников, и все такое, – Володя пожал плечами с самым невинным видом, мол, не думал ничего плохого.
– Пристрелят на месте, – усмехнулся репортер. – Наивный, молодой, не соображаешь, что в городе делается. Брось эту затею.
– Что, неужели нет никакого способа узнать, что происходит в тюрьме? Странно это как-то! – воскликнул Володя.
– Ну почему, есть способ, – прищурился репортер, – могу рассказать… Если снимешь завтрашнюю свою статью и скажешь Краснопёрову, что она еще не готова, в ней непроверенные факты. Тогда Краснопёров отдаст подвал мне, а ты получишь свою информацию.
В любое другое время Володя разъярился бы и выдал обнаглевшему коллеге на орехи! Но мысль о том, что без изучения тюремных архивов их расследование застопорится, сковала ему язык. И Володя сделал то, чего не делал ни разу в своей жизни: согласился на такие отвратительные условия.
Все произошло именно так. Статья ревнивого репортера получила в престижном субботнем номере целый подвал, а Володя получил информацию про старика-сторожа и даже адрес кабачка, в котором этот старик напивался в свободное время.
Уговорить старого тюремщика провести его в тюрьму оказалось нелегкой задачей. В ход пошли и водка, и деньги, и долгие часы разговоров. Видя своими глазами то, что делают в тюрьме большевики, старик боялся их до полусмерти.
Но в конце концов Володе удалось его уговорить, и старик, скрепя сердце, согласился провести его тайным ходом. Страшный поход состоялся в ночь с субботы на воскресенье, когда бдительность стражей была ослаблена, и тюрьма охранялась не так строго. Но все равно – спускаясь по осклизлым ступенькам в подвал, старик дрожал от страха.
Володя же был настроен более решительно. Опасное приключение пьянило ему кровь, как молодое вино. И он не думал даже о том, что в случае провала будет схвачен и расстрелян без суда и следствия. Он чувствовал себя сильным, смелым, гордым от своей мужественности и таким могущественным, что мог справиться с кем угодно, даже с большевиками. И этот бесстрашный молодой энтузиазм, кипящий в его крови, придавал сил.
– Вот здеся они сидели… те, кто тебя интересует, – сказал старик, проводив Володю в самый мрачный и узкий конец подземного коридора, – опасные убийцы… приговоренные к смертной казни… да только их не успели казнить…
– Много их было? – спросил Володя.
– Не могу точно сказать, несколько человек. Кто тебя интересует? Ты спроси, может, что и вспомню.
– Меня интересует тот, кто людей на куски резал, – прямо сказал Володя.
Старик задумался, потом кивнул головой:
– Был такой. Вон в той камере сидел. Его еще при царском режиме посадили, но казнить не успели. Много трупов было на нем. Охранники рассказывали, что он людей на куски резал, а части тел в разных местах разбрасывал. Солидный был такой, седой.
– Седой? – насторожился Володя.
– Представительный очень – и не скажешь, что убийца. Я его видел, – сказал старик-сторож, – мне потом напарник рассказал, что как взяли его, так части тела мертвой женщины у него в доме и нашли. Он разбросать не успел.
– Как его звали?
– Вот за это не помню. Но я тебе в архиве его дело покажу. Сохранилось. Фамилия у него нерусская, сложно произносится. Не наша, тяжелая такая фамилия. А приличный человек был… Заводчик. Завод у него был. А вот какой – уже и не помню.
– Что с ним сталось? Его казнили?
– Куда там! Он в тюрьме долго сидел. Следствие велось. Ни в чем не признавался. Даже про мертвую женщину говорил, мол, подбросили. А потом смены властей начались, не до него стало. Все за него забыли – он же не политический.
– Так куда он делся? Что произошло?
