Конечно, меня это злило, и я возражал:
– Ну как ты можешь так говорить?! Ты еще совсем не старый, тебе еще жить и жить! Нельзя же опускать руки!
– А я и не опускаю, – отвечал он, криво (опять-таки из-за инсульта) улыбаясь. – Вот. – Он демонстрировал стакан. – Заряженную воду пью. А вдруг подействует? Дыма без огня не бывает – если бы экстрасенсы никому не помогали, они не смогли бы собирать стадионы. Значит, что-то в этом есть…
И как я ни старался, переубедить его не получалось.
Вот и теперь я жарил себе яичницу под бубнение из телевизора очередного народного целителя – по виду довольно импозантного дядьки в белом балахоне, с седой шевелюрой, но почему-то с пшеничными усами (теперь, когда у нас появился хороший цветной телевизор, такие детали сразу бросались в глаза). Титры внизу экрана сообщали зрителям, что на этот раз им дурит головы не абы кто, а арт-терапевт профессор Маньковский.
– Что это еще за арт-терапевт такой? – поинтересовался я, разбивая яйцо над сковородкой.
– От английского слова «искусство», – объяснил папа. – Маньковский считает, что все наши болезни связаны с нарушением внутренней гармонии, и рекомендует лечиться с помощью искусства.
Я уже хотел было сострить на тему, что в следующий раз, когда подхвачу насморк, сразу побегу в Третьяковку или в Большой театр, но покосился на папу и промолчал. Пусть себе спокойно смотрит, раз для него это важно. Надо и мне послушать, что за лапшу вешает людям на уши этот профессор. Может, под это дело мне удастся уговорить отца съездить за границу и совместить приятное с полезным – музеи и архитектуру с лечением в клинике. Где у нас самые лучшие медики? В Израиле? В Германии? В Швейцарии? Надо обязательно узнать. Я выключил огонь, переложил яичницу на тарелку, сел рядом с отцом и стал завтракать, тоже поглядывая на экран.
Это было не просто выступление экстрассенса, а беседа с ним, что-то вроде интервью у него дома, в небедных таких, надо сказать, интерьерах, с камином и антикварной мебелью. Ведущий, кстати, мне понравился – не такой агрессивный, как тот же Невзоров, но и не растекающийся патокой вокруг интервьюируемого. Молодой, въедливый, даже ехидный временами. Вот сейчас он, например, с явной иронией в голосе спросил у своего собеседника, как тот не боится браться за лечение людей, не имея медицинского образования.
– Специального медицинского образования у меня, конечно, нет, но оно мне и не нужно, – снисходительно улыбаясь, отвечал ему «профессор». – Ведь давно известно, что для успешного исцеления лечить нужно не болезнь, а больного. Медики же об этом совершенно забывают, поэтому настолько погружены в непосредственную борьбу с болезнью, что просто не в состоянии оценить гармонию внутреннего мира пациента. Для того чтобы быть на это способным, надо быть художником… Как я, – «скромно» добавил он после двухсекундной паузы.
Ведущий, разумеется, принял подачу:
– Так вы художник?
– И по призванию, и по образованию, – сообщил Маньковский. – Я с отличием окончил Суриковское училище и очень горжусь этим. Из стен нашей альма-матер вышло целое поколение талантливых художников, скульпторов, графиков, переполненных внутренней гармонией. Со мной на курсе учились такие талантливые и ставшие знаменитыми ребята, как Артемий Махоркин, Женя Покровский, Изольда Золотарева…
Лично мне имена этих «известных» художников ни о чем не говорили. Впрочем, я никогда не претендовал на роль знатока современного искусства. Да и несовременного тоже. Но тут прозвучало имя, заставившее меня насторожиться.
– …и, конечно, мой друг, пожалуй, самый талантливый из нас, Андрюша Зеленцов. Мы изучали пространство, как физики, но с другим инструментарием, инструментарием художественного восприятия. – Речь «арт-целителя» становилась все более пафосной. – Вселенная для нас была сложной и совершенной математической функцией. И мы верили, что ее тайны можно раскрыть, что можно художественно расшифровать секретный код реальности, и эти открытия будут чем-то вроде магии…
– Однако имена ваших однокурсников не на слуху, – уточнил ведущий, словно прочитал мои мысли.
– А вы вспомните, какая была эпоха! – запальчиво воскликнул Маньковский. – Серость сплошная, все выбивающееся из общего порядка стремились насильно в этот порядок впихнуть и утрамбовать сапогами. Или, как вы не можете не знать, даже и бульдозерами. Мои однокурсники закончили печально: кто сумел прогнуться, рисовал плакатики и портреты вождей. А те, кто не гнулись, быстро сломались, спились, сошли с ума, сели в тюрьму по надуманным обвинениям, как Андрюша, например.
– А вы? – в лоб спросил ведущий. Молодец, парень!
На мгновение мне показалось, что Маньковский смутился. Но быстро взял себя в руки:
– Я как раз в то время открыл для себя Истину. Высшие силы дали мне понять, что, как нельзя противостоять цунами, но можно оседлать его гребень, так же не следует воевать с давлением действительности напрямик. Нужно приспособиться…
– Например, вступив в партию? – ехидно поинтересовался ведущий.
Но «профессора» это не смутило.
– Я никогда не разделял идей коммунистов, – гордо заявил он, – но вступление в партию гарантировало безопасность от преследований власти. Ведь мне выпала на долю великая миссия – нести людям Истину. Благодаря партбилету мое истинное творчество и открывшиеся мне свыше великие знания были надежно укрыты, спасены от всевидящего ока тоталитарного государства. Таким образом высшие силы уберегли меня от трагических поворотов в судьбе, которых, увы, в то ужасное время не избежали многие представители творческой интеллигенции. Бродский, Солженицин, Ростропович, Шемякин… Да что далеко за примерами ходить! У меня был лучший друг, художник от бога…
– Он тоже изучал тайное знание? – в голосе ведущего слышалась уже почти не скрываемая ирония.
– Нет, что вы! – горячо возразил Маньковский. – Он сам был этим самым тайным знанием! Он был, как говорится, человеком без кожи, его душа была открыта миру, принимала в себя мир и щедро, слишком щедро себя миру отдавала.
Камера показывала Маньковского крупным планом, так что мне хорошо были видны его глаза: недобро прищуренные, какие-то неуловимые. Они не то чтоб бегали, но двигались то в одну, то в другую сторону как-то слишком часто и быстро. Говорят, что глаза, в отличие от слов, не умеют лгать…
– О ком вы говорите? – уточнил ведущий.
– Все о том же Андрюше Зеленцове. У него ближе меня ни единой души не было на всем свете, он ведь сирота. Но я ничем, ничем не мог ему помочь, когда его, по дикому, надуманному, топорно сфабрикованному обвинению бросили за решетку почти сразу после училища. Это было ужасно, невыносимо! Я до сих пор каждый день с болью думаю о нем. Такой талант, не побоюсь этого слова, истинный гений – и такая трагическая судьба!.. На память о нем мне осталась лишь одна картина, которую Андрюша подарил мне еще в училище, да наша с ним фотография. Она до сих пор стоит у меня в этом кабинете на самом видном месте. – Он потянулся, снял с полки рамку и показал ее ведущему. – Вот, взгляните, какими мы тогда были…
