– И что же за судьба ждет эту девочку, как ее, Леночка, кажется?
– Она будет любима и счастлива, – глухо ответил Андрей. Но эти слова были произнесены с такой горечью, что у Маргариты пробежал по спине холодок…
Надежды подружить Андрея с «перспективной» тусовкой (чтобы использовать ее в качестве своеобразного трамплина к признанию) рухнули. Более того, он вообще перестал соглашаться на попытки Маргариты «вытащить» его хоть куда-нибудь. Вот как в таком случае прикажете добиваться всемирного признания?
Она впала в некое подобие отчаяния, довольно быстро переросшее в ярость. Как эти мелкие людишки, эти бездарные мазилки, как они посмели отвернуться от Зеленцова? От ее Андрея, великого художника? Они должны быть наказаны. Уничтожены…
Если верить дневнику, Маргарита «задействовала нужные связи», в результате чего случился судьбоносный визит Никиты Сергеевича на выставку авангардистов, за которым последовал фактический разгром «Новой реальности».
Было ли это правдой? Строго говоря, могло быть – крошечный камешек может спровоцировать лавину, а слово, сказанное в нужное время и в нужном месте, вполне может сыграть роль такого камешка. Но как по мне, так посещение главой СССР юбилейной выставки было мероприятием вполне протокольным, а его бешенство возле картин «Новой реальности» легко объясняется чисто личными особенностями Никиты Сергеевича.
Однако, как бы там ни было, сама Маргарита считала, что белютинцев уничтожила именно она. Мне показалось, что именно эта, не такая уж, в сущности, значимая ситуация стала своего рода водоразделом, выделив основное стремление Маргариты – «все должно происходить так, как я хочу». Ведь и желания самого Зеленцова ее не интересовали: он должен получить мировое признание, а я сделаю все, чтобы так и случилось. Она ни разу не спросила себя: а хочет ли сам Андрей этого самого признания? И еще, подумалось мне, а влюбилась бы Маргарита так страстно и безрассудно, не будь Зеленцов гениальным художником? В конце концов, не мастерством же Андрея как любовника (что бы там она ни писала про «почти невыносимое наслаждение») объясняется ее неутолимая к нему тяга.
Неутолимая и безнадежная…
Блокнотный лист, вклеенный между страницами дневника, был исписан совсем другим почерком – крупным, неровным, почти неразборчивым:
«Марго, мне сложно это писать, но я не могу, не вправе обманывать. Это нечестно.
Я думал, что я просто не способен любить. И лучше, если бы это было так. Увы. Моя любовь меня не слушается. Она неуправляема, как ураган, и, как ураган, неотвратима, безжалостна и непобедима.
Не нужно из-за меня терзаться. Не нужно.
Желаю счастья – от всего сердца, которое мне больше не принадлежит».
Послание завершала знакомая мне по работам Зеленцова подпись – закорючка, одновременно похожая и на букву З, и на змею.
Несколько страниц, следующие за этим письмом, были вырваны. Мне страшно даже подумать, какой кровью сочились уничтоженные записи. Следующая была сделана уже в другом месяце, а главное – будто бы совершенно другим человеком.
Сухо, протокольно Маргарита рассказывала, как приехала в коммуналку Зеленцова для «последнего решительного разговора», как ждала его в похожей на чулан комнатушке, как нашла новые работы… На всех эскизах была она – та, что вызвалась тогда позировать…
«Я сожгла их, – сухо, как в отчете, писала Маргарита. – Собрала все и сожгла на пустыре у церкви. А пепел смешала со снегом. Чтобы от этой суки если что и осталось, то одна только грязь. А купюры оставила в шкафу».
О нарисованных Зеленцовым десятирублевых купюрах она упоминала раньше: на них он отрабатывал технику, ибо нигде нет настолько тонких и сложных рисунков, как на деньгах. В тот момент Маргариту это восхищало. Теперь же десятки стали оружием возмездия, возможностью натравить на Зеленцова органы правопорядка. Правду говорят, что на свете нет ничего страшнее мести отвергнутой женщины.
Привлечь к делу нескольких сокурсников и приятелей Андрея не составило никакого труда. А дальше в ход пошли отцовские связи. Вряд ли без участия Маргариты приговор Зеленцову оказался бы столь строгим. Не исключено, что его бы просто пожурили, да и отпустили… Если бы не эта страстно любящая женщина.
«Они попросили меня, – писала Маргарита, – обозначить художественную ценность работ Андрея. Я сказала, что это ничего не стоящая пустышка, а сам он – тунеядец, провокатор и диссидент. Они все время курили, и запах был как от сожженных на пустыре эскизов. До сих пор в горле мерзейший привкус. Хотя, возможно, все дело в токсикозе».
Позже Маргарита писала, что, пожалуй, погорячилась, и надо попробовать добиться пересмотра дела и смягчения приговора. Она начала очень пристально, не жалея ни денег, ни усилий, следить за судьбой Елены Коротковой.
«Эта сука не любит его, он ей не нужен! – злорадно писала она. – На суд не пришла, в тюрьму ему не пишет. Не прошло и нескольких месяцев после его ареста, как она вышла замуж и укатила из Москвы. Да еще и фамилию сменила. Теперь ему ее не найти… И может быть… Все еще может быть…»
Любопытно, что о своей беременности она при этом писала как о досадной помехе, о чем-то раздражающе лишнем и неприятном. Когда ребенок родился мертвым, она сперва вздохнула с облегчением – не нужен был ей никакой ребенок, даже от Зеленцова, ей нужен был только сам Зеленцов. Но вскоре в дневнике появились совсем другие записи:
«Это была девочка. Могла быть… И у нее мог быть… отец. Он бы любил ее! Наверняка любил бы, как любил меня мой отец. Андрей полюбил бы нашу дочь, а вместе с ней полюбил бы и меня – ее мать. Но теперь девочки нет. Теперь только пустота. Эта тварь отняла у меня все – и Андрея, и ребенка… все! Из-за нее я лишилась всего, что имела. У меня были крылья – а теперь только цепь, которая не дает ни летать, ни даже дышать. Он не отпускает меня… я жить без него не могу!!!»
Впрочем, судя по отрывочным сведениям, проскальзывающим между строк, жить без Зеленцова она все-таки могла. И довольно успешно. Маргарита была еще молодой, красивой, обеспеченной, что для России, да еще тех времен являлось немалой редкостью, «выездной», да еще не только в соцстраны, а по всему миру. И в одной из зарубежных командировок, на каком-то международном искусствоведческом симпозиуме, она познакомилась с фон Бегеритом.
Тут я снова оторвался от чтения и подумал, что скорее это он с ней познакомился. Я был практически уверен, что Бегерит разыскивал «девочку с татуировки» специально. Хотя бы потому, что таких случайностей не бывает. Но так как Маргарита ничего не знала о трагическом переплетении судьбы своего отца и Вальтера, то посчитала знакомство случайностью. Не слишком важной, но приятной. Очень удачное знакомство: богатый респектабельный немец, владелец фармацевтического бизнеса, живо интересующийся советскими модернистами… И – ею. После оскорбительной холодности Зеленцова (видимо, это было то самое свидание, после которого, по рассказу Угрюмого, Апостол пытался перерезать себе горло) ухаживание галантного рафинированного европейца было Маргарите как бальзам на душу.
