Как ни странно это звучит, но решение я принял довольно быстро. Собственно, уже идя в камеру, я знал, что отвечу Маргарите. Да, конечно, можно было уподобиться многочисленным героям советской литературы и кино, рвануть на груди рубаху и заорать: «Нет! Лучше смерть, чем позор!», но я не стал этого делать. За что мне было умирать? Ведь не за Родину же, не за товарищей, которых нельзя предать, не за идею, и не за любимую женщину. Тем более не за любимую женщину. Лучше от моей смерти Вике точно не станет, а вот хуже… Хуже, увы, может стать. Пока Маргарита еще не встречалась с Викой, но это, скорее всего, произойдет, ведь переговоры о покупке рисунков Зеленцова еще не закончены. И что тогда? Не перенесет ли Маргарита свою ненависть к Елене на ее дочь, которая так похожа на свою мать? По крайней мере, если я буду жив, то я смогу этому помешать. Но если нет…
Если я не останусь в живых, то не смогу уже ничего. Не смогу вылечить отца, создать собственную семью, увидеть, к чему приведут перемены, которые на моих глазах происходят в нашей стране, да и во всем мире. Не смогу ничего сделать из того, что планировал, к чему стремился, о чем мечтал. Так стоит ли умирать, если к тому же смерть будет бессмысленной и глупой? И не приведет ни к чему, кроме страданий моих близких, которые так никогда и не узнают, что со мной случилось?
Словом, я принял решение быстро. Но сразу сообщать об этом вслух не стал (я был практически уверен, что за мной наблюдают с помощью какой-нибудь скрытой в стене камеры с микрофоном, и стоит мне что-то сказать, как Маргарите тотчас станет об этом известно). Я счел нужным немного подождать, прилег на топчан и тут вспомнил о фотографии в заднем кармане джинсов. А ведь она может стать решающим козырем в этой игре… Страшной игре, ставкой в которой была моя жизнь.
Я выждал некоторое время, не знаю, сколько именно, потому что ни часов, ни окна в моей камере не было. Даже свет на ночь не отключали, да и поднос с едой и водой что-то уж очень долго не появлялся. Очевидно, подобным образом моя тюремщица намекала, чтобы я не тянул с решением.
Ну что же, пусть будет так. Повернувшись в ту сторону, где, как я уже знал, находилась дверь, я крикнул: «Передайте фрау Бегерит, что я готов!»
Я был уверен, что сразу после этих слов в камеру войдет кто-то из охраны. Но ничего подобного не произошло. Пришлось довольно долго ждать и даже дважды повторить призыв. А когда дверь отворилась, в проеме оказалась сама Маргарита, одетая в медицинскую форму вроде той, что я видел в западном кино, – свободная рубаха из тонкой материи и такие же брюки, волосы аккуратно убраны под специальную шапочку.
– Что скажешь, Феофан? – с насмешкой в голосе спросила она, глядя на меня сверху вниз, поскольку я в этот момент сидел на матрасе. Я торопливо поднялся.
– Скажу, что обдумал ваше предложение и решил его принять. – Я очень старался, чтобы мой голос звучал уверенно, деловито и бесстрастно. – Но у меня есть несколько условий.
Она расхохоталась:
– Ну ты и наглец, Феофан! По-моему, ты совсем не в том положении, чтобы ставить какие-то условия. Но мне нравится твоя дерзость. Дерзость – это так сексуально… Ладно, говори, чего ты хочешь, а я послушаю.
Что ж, список у меня был давно готов.
– Во-первых, я хочу быть уверенным, что с Викой все в порядке, – начал я. – И для этого мне мало одних только заверений на словах. Необходимы убедительные факты, хотя бы ее фотографии. И не только сейчас, но и в будущем, постоянно…
Мне показалось или Маргарита как-то нехорошо усмехнулась?
– Что ж, за этим дело не станет, – проговорила она. – Сведения о твоей Вике я смогу предоставить тебе очень скоро…
И прежде чем я успел спросить, что она имеет в виду, спросила:
– Что еще?
– Второе: чтобы вы совершили честную сделку и купили у Вики доставшиеся ей в наследство рисунки Зеленцова. За хорошую цену и без всяких обманов.
– Ясно, – кивнула Маргарита. – Это все?
– Нет. Нужно еще как-то сообщить моим родителям, что я жив и здоров. Они наверняка с ума сходят, небось уже в розыск меня объявили…
– Ты сможешь сделать это сам, – снова кивнула Маргарита. – Придумаешь причину поубедительнее… Не сомневаюсь, у тебя получится. А если ты будешь хорошо себя вести, я в ближайшее время оплачу лечение твоего отца.
– И что входит в ваше понимание хорошего поведения? – поинтересовался я, чуя подвох. Но Маргарита не ответила.
– Это все требования? – уточнила она. И когда я это подтвердил, скомандовала:
– Тогда идем со мной.
Мы вышли в коридор, прошли его и стали подниматься по лестницам, вновь провожаемые глазками камер. Маргарита заговорщицки улыбнулась:
– Кстати, мы с тобой сегодня остались наедине. Я отпустила охрану, – у них так редко бывают выходные. Думаю, они уже пьянствуют где-нибудь на материке. Сейчас мне тут никто не нужен. Только ты и я. Ну или, по крайней мере…
Она все время ускоряла шаг, и по очередной лестнице пришлось спускаться почти бегом.
– Куда вы меня ведете? – спросил я, хотя говорить на такой скорости было не так-то легко.
Маргарита же дышала так легко и размеренно, как будто не по коридорам и лестницам носилась, а в гамаке лежала.
– Сейчас увидишь, – отвечала она. – Ты, Феофан, хоть и не глуп, но пока еще очень наивен. Я насквозь вижу, что сейчас творится в твоей голове. Ты думаешь: «Ладно уж, так и быть, сделаю вид, что согласился. А как только с меня снимут ошейник и пустят погулять по острову, найду какой-нибудь способ убежать». Что скажешь, разве не так?
Я промолчал, сделав вид, что задохнулся от быстрой ходьбы. На самом деле мне нечего было сказать, ведь она попала в самую точку.
– Нет, дружок, так не пойдет! – засмеялась Маргарита. – Все будет иначе. Я недаром предложила тебе стать моим другом. А друзья все делят пополам… Впрочем, сейчас сам увидишь. Мы пришли.
За тяжелой дверью находился просторный зал. Если бы не размеры, его можно было бы назвать кабинетом. Неподалеку от входа располагался большой письменный стол с уютным креслом в окружении полок с книгами и папками. На столе царил дорогущий компьютер с гигантским (я таких еще никогда не видел) монитором. У стены напротив и чуть дальше разместились операционный стол и стеклянные медицинские шкафы с инструментами и всевозможными пузырьками. Дальний конец зала терялся в темноте. Освещены были только письменный и операционный столы.
– Отныне, Феофан, ты будешь мне не только другом, но и помощником, – откровенно забавляясь, проговорила Маргарита. – Сейчас я покажу тебе мою коллекцию, а ты поможешь мне ее дополнить.
– Каким образом?
– Смотри сам, – улыбнулась она, беря со стола небольшую коробочку, которая оказалась пультом дистанционного управления…
Из темноты внезапно появилась, точно паря в материализовавшем и пронизывающем ее потоке света, небольшая картина… Нет, не картина! Кусок кожи с татуировкой. Многоглавая Преображенская церковь в Кижах, которой при жизни так гордился «вор в законе» Дед Мазай. В следующее мгновение световой поток неуловимо изменился, и перед рисунком церкви (именно «перед», как в объемной голограмме) засияло лицо Елены Коротковой – веселое, смеющееся, беззаботное…
