Собчак: Тесака тоже бы стал стилизовать?
Гор: Нет, конечно!
Собчак: Не понимаю, где логика? Охлобыстин и Тесак – это же сейчас практически одно и то же!
Гор: Ну, нет все-таки.
Красовский: (глядя на рекламу с Охлобыстиным в розовых штанах) Чисто стареющий гомосек из клуба «Эльф».
Собчак: (деловито перебирая меховушки на капюшонах) У меня вопрос к вам обоим, мальчики. А есть у гей-сообщества какое-то оскорбительное слово, которым называют натуралов? Ну, типа ответочки на «пидорас»? Как у хохлов – «москаль»?
Красовский и Гор: (растерянно переглянувшись, хором) Нет!
Собчак: Ну вы даете, вообще. То есть вы даже оскорбить натурала не можете? Ну, скажем, <цензура>. Короче, я поняла: пока я лично не возглавлю ваше гей-комьюнити, у вас дела не пойдут!
Глава третья. Кафе «Бублик», Тверской бульвар, 24
– Ну все, поехали в «Бублик», – сказала Собчак, – а то опоздаем к отцу Иоанну.
– А он придет? – недоверчиво поинтересовался Красовский.
– Ну, вроде должен. Baon обещал.
В «Бублике» была забита стрелка: президент Baon Ярошенко, директор по маркетингу Мила Ермолаева, Охлобыстин, Собчак и Красовский.
– Ты сейчас подожди немного, – шепнула Собчак, – Ярошенко хочет со мной что-то с глазу на глаз перетереть. Пытаются, видно, Ваню слить, ищут новое лицо компании.
– Прыткие какие, – вздохнул Красовский, пропуская Собчак вперед.
В дальнем углу уже сидел худощавый мужчина в шарфе. Мужчина был похож на эмигрировавшего в Чехословакию поляка. В морщинах, в раньше времени появившихся впадинах на щеках, в тоскливом и равнодушном взгляде – во всем его естестве сочились бессмысленность совершенного им когда-то выбора.
За столом сидел человек, рожденный, возможно, командовать фронтом, но вынужденный заниматься отшивом кальсон.
Красовский: Каким образом вам пришла идея, что новую концепцию вашего бренда должен представлять отец Иоанн?
Ярошенко: Мы выбирали человека с неким, как нам кажется, положительным имиджем, с философией, соответствующей бренду. Иван Охлобыстин – семьянин, популярный актер с высоким рейтингом, шестеро детей.
Собчак: Вот он такой положительный герой, и дальше происходит фигня – вдруг этот положительный герой говорит про сжигание в печах, пишет донос президенту и так далее.
Ярошенко: Это произошло 13 декабря. У нас уже практически обговорен контракт. Никто из нас не слышал эту речь. Какой-то скандал разрастается, и мы подумали: это прекрасно, это тот человек, который нам нужен. Это человек, который будет подкидывать…
Красовский:…дрова в печку. (Смеются.)
Ярошенко: В доме повешенного не говорят о веревках. Давайте попробуем избежать темы печек…
(Входит Мила Ермолаева.)
Красовский: Давай все разложим по порядку. Значит, 13 декабря Иван Иванович сделал заявление, 14-го утром я пишу о том, что Иван Иванович делает такое заявление. Пишу: «Мила, посмотри на твое новое лицо компании». Ты мне пишешь: «Это невозможно, он таких заявлений делать не мог, это все вранье».
Ермолаева: Я верю в слова, которые сказал Малис, если я не ошибаюсь, что Охлобыстин реально психанул, его достали. Я не знаю, что там было в самом начале.
Красовский: Там есть прямой вопрос из зала: «Как вы относитесь к гомосексуалистам?» – «Я считаю, что гомосексуалистов надо сжигать». Аплодисменты зала.
Ярошенко: Секунду, тогда «содомитов», а не просто людей с какой-то ориентацией.
Собчак: Содомиты – это, собственно, геи и есть.
Ярошенко: Нет, это, наверное, те, которые совсем уже…
Красовский: А совсем уже – это как? Несмотря на то что я гей, я не разбираюсь, видимо, в градациях.
Собчак: Дело в том, что против подобного рода заявлений нигде в мире нет законов. Единственный способ, которым общество во всех странах научилось бороться с такого рода провокациями, – это общественное порицание. Человек, заявляющий подобные вещи в Америке, в Англии, в Германии – где угодно – про геев, про евреев, про женщин или чернокожих, становится изгоем. Его перестают принимать на работу, подписывать рекламные контракты. Почему вы не внесли свою лепту в то, чтобы показать Ивану, что такие вещи невозможны и не должны существовать? Почему вы не проучили Охлобыстина за это его высказывание?
Ярошенко: Между нами и странами, которые вы перечислили, – Европой и Америкой – есть разница. Мы немножко отличаемся от них. Возможно, мы не доросли до их менталитета, а возможно, они переросли не туда, куда надо. У них одни ценности, у нас немножко другие.
Собчак: Что вы имеете в виду?
Ярошенко: То, что гомосексуальные семьи могут усыновлять и удочерять детей. Вот мое личное мнение – это неправильно. Если хочется ребенка, пересиль себя и свяжись с женщиной или с мужчиной.
Красовский: Кстати, очень многие геи поддерживают вашу точку зрения.
Ярошенко: Ура! Хоть что-то…
Собчак: Хорошо, в чем-то мы не доросли до Европы, в чем-то они переросли. Но ведь вопрос же не в обществе, а конкретно в вас. Решение по поводу Ивана Охлобыстина принимает конкретный человек – вы. И если лично вы доросли до понимания того, что фраза о сжигании в печах или донос президенту – это нехорошо…
Ярошенко: Секундочку, сжигание в печах – да. А «донос президенту»… Наше медийное лицо и наш креативный человек такой же свободный гражданин Российской Федерации, и он может выражать свое мнение. И вот он хочет статью об уголовной ответственности за мужеложство.
Красовский: Но вы против нее?
Ярошенко: Я бы проголосовал за то, что сексуальность человека – его дело, но не надо пропагандировать это.
Собчак: Слово «пропагандировать» очень иезуитское. В него можно вложить все что угодно.
Ярошенко: Пропаганда, которой нас все пугают, иногда показывает, что это не так уж и плохо.
Красовский: То есть вы считаете, что гей-пропаганда – это когда говорится, что геи – это не всегда плохо?
Ярошенко: Да.
Красовский: То есть вы считаете, что реклама Baon – это когда вы говорите, что Baon – это не всегда говно? По-моему, пропаганда – это когда говорят, что это круто.
Ярошенко: Любая пропаганда что-либо говорит, что это хорошо. И вот я хотел бы, чтобы ее не было. Это мое личное мнение как отца троих сыновей.
Собчак: То есть когда ваши сыновья спросят: папа, а вот когда двое мужчин… Что вы скажете им?
