– Банку с медом ей дайте, – сказал жующий Сашка. – Тайка без меда ничего есть не будет.
Мама на него шикнула, но достала из шкафчика литровый туесок.
Машка рассмеялась. Брато-сестры мои были из той породы непохожих друг на друга близнецов, которые при всей внешней непохожести, действовали синхронно, думали одинаково и, кажется, на расстоянии чувствовали мысли друг друга.
«Как же мне хорошо», – я вытерла рукавом крошечную слезку.
– Тебе на день рождения что дарить? – спросил Сашка, подчищая тарелку хлебной корочкой.
– Вязальные спицы и котенка, – фыркнула Мария. – Двадцать шесть – это уже стародевический возраст.
– Может, мне тогда уже к земле начать привыкать? – Мама легонько стукнула Машку по лбу деревянной ложкой. – Кстати, Таечка, день рождение уже послезавтра. Мы с папой решили прием в честь этого устроить в «Яриле». Ты не против?
Как будто я за полтора дня могу изменить то, что они готовили четыре недели, пока я была в больнице. Поэтому промычав что-то вроде «прекрасная идея», я отправилась в спальню.
– Как она вообще? – громким голосом спросил Саша. – Вроде настроение неплохое.
– Врачи говорят, регенерация тканей просто поразительная, – ответила родительница.
Я разделась перед зеркалом, посмотрела на розовую дорожку послеоперационного шрама. Внешние швы уже сняли, внутренние должны были раствориться сами.
Целый день я спала. Еще в больнице я заметила, что сны мои стали приобретать отчетливый сексуальный характер. То ли действовал подступающий возраст с гормональными колебаниями, то ли просто так сложились звезды. Но ночные видения выматывали меня до горячего пота. Этот дневной сон был из той же серии. Я изгибалась, до боли закусив губы, и проснулась от своего стона.
Пришлось брести в душ, открывать до упора кран холодной воды и стоять под ледяными струями, усмиряя плоть как какой-нибудь средневековый послушник.
Потом я завернулась в халат, побрела на кухню, плотно пообедала или поужинала, запив все сладким медовым чаем.
– Ты куда? – спросила мама из гостиной, когда я выходила, уже одевшись и прихватив с комода ключи.
– В городе прогуляюсь, – я тряхнула волосами. – Врачи не настаивали, чтоб я все время в постели лежала.
– Мобильный при тебе?
Я кивнула.
– Может, давай я тебя подвезу? А если тебе плохо за рулем станет?
Мне? Плохо? За рулем?
Я расхохоталась. В нашей семье бытовал легенда, что Тая научилась водить машину незадолго до того как пошла в первый класс. Мама говорила, что я стащила ее туфли на высоких каблуках, чтоб дотягиваться до педалей, и попыталась угнать родительский джип.
Мама поняла причину моего веселья и тоже улыбнулась:
– Ладно, ладно. Если что, звони.
Мой «Ягуар» стоял на привычном месте. Кстати, странно, ключи ведь лежали на комоде, куда я их обычно кладу. Майор пригнал машину и влез в дом?
– Ма-ам, – крикнула я в окно.
Створка отворилась.
– Мою машину кто пригнал, ты видела?
– Полицейские, деточка.
– Понятно, спасибо.
Сначала я съездила в промзону, постучала в знакомую дверь. Майор мне не открыл, хотя, может, его просто не было. Потом, оставив автомобиль на стоянке у набережной, зашла в тату-салон, расположенный в центре. Татуировщика моего звали Эдик, и я сомневаюсь, что на Земле существует другой человек, видевший меня настолько обнаженной.
– Да уж, – протянул Эдик, рассмотрев меня под ярким светом лампы.
Я лежала в кресле, по пояс голой и нисколько не стеснялась.
На заре наших деловых отношений Эдик попытался что-то такое сделать с моим телом, что-то такое непрофессиональное, то ли за грудь ущипнуть, то ли еще что, я уже не помнила, но я пригрозила сломать ему палец или два, после чего Эдуард, догадавшись, что «нет» это «нет», а девушка с таким мышечным рельефом действительно может сломать тонкую косточку фаланги, как карандаш, извинился.
– Что да уж? – передразнила я татуировщика. – Можешь исправить.
– Тайка, – он прижал к груди пухлые руки, к своей груди, не к моей. – Ты же знаешь, для тебя хоть звезду с неба. Ну не берет тебя тушь.
– Что значит не берет? Значит, глубже вкалывай.
– Смотри, – он цапнул меня за запястье, где над браслетами змеились черно-красные, а скорее уже серо-розовые татуировки, свободной рукой схватил держатель татуировочной машинки, поднеся наконечник к моей коже.
Машинка зажужжала, наконечник чуть углубился в кожную ткань, впрыснул порцию краски. Я поморщилась, процедура была болезненной.
– Теперь смотри, – Эдик отпустил держатель и раскрытой ладонью провел по моему запястью. Это было на редкость негигиенично. – Видишь?
Краска осталась на его ладони, а не на моей коже. Более того, даже следа от наконечника на ней не удавалось рассмотреть.
– Что это значит?
– У тебя нечеловеческая регенерация. Можешь еще пирсинг попробовать, зуб даю, любой прокол у тебя за полчаса зарастет.
Пирсинг я пробовать не захотела. Вместо этого я попросила лист бумаги, ручку и отправилась в туалет. Там при свете синей потолочной лампы я все тщательно переписала и перерисовала. «Меня зовут Таисия, я стальная змейка, я защищаю…» Следующий символ я никогда не могла расшифровать. Рисуночное письмо, черт его дери. Это могло читаться и как фараон, и как солнце, и как желание.
Когда я вышла из туалета, в кресле у Эдика сидел новый клиент.
– Спасибо за ручку, – сказала я, положив ее на стойку. – Пока.
– Девушка, – протянул из кресла мускулистый парень. – Где вы прячете свои крылья? Вы же ангел?
Эдик скривился:
– Брось, Тимур, она на пикаперские штучки не ведется. Не твоей лиги барышня.
Я вернулась на набережную, купила у лоточника карамельное яблоко на палочке, и, сидя в машине и хрустя лакомством, любовалась ночной рекой, проплывающими катерами, тем, как причудливо дробится в волнах фонарный свет.
Низкий мужской голос вывел меня из задумчивости:
– Таисия?
У машины стоял мой доктор-спаситель, без белого халата, но вполне узнаваемый. Черная футболка плотно облегала рельефную грудь. В руке он держал точно такое же, как у меня, яблоко.
– Добрый вечер, – я отсалютовала лакомством. – Гуляете?
– Перемещаюсь, – он улыбнулся. – Из точки «А» в точку «Б».
– Точка «А» – это больница, а «Б», наверное, дом?
– Я живу в отеле, – ответил доктор.
– Хотите, я вас подвезу? – неожиданно спросила я.
Он кивнул:
