Посмотрев в зеркало, Донелла поняла, что теперь ее не узнала бы даже собственная мать.
Она надела платье, в котором Милли исполняла «Поиграй-ка со мной», и со смущением обнаружила, что у него очень низкое декольте. Это несколько шокировало девушку.
— Я не могу носить это! — воскликнула она.
— Придется! — ответила Китти. — И вообще, какая разница? Ты ведь будешь только петь, а не танцевать.
— Но оно же слишком низко вырезано! — настаивала Донелла.
Само платье было прелестным — с огромным, только что вышедшим из моды кринолином. Это было именно «платье-картинка», как раз подходящее для выступления. Сшито оно было из плотной светло-голубой тафты, а на каждой оборке было пришито по нескольку розочек. Розочки украшали и вырез платья.
На шею Донелле Китти повязала бархатную розу на ленточке, и такие же розы с лентами украсили оба ее запястья.
— Оно правда очень красивое, — пожаловалась Донелла стоявшей у нее за спиной Китти — но слишком уж… низко вырезанное. Я… я просто чувствую себя не в своей тарелке.
— Вот уж о чем Милли никогда не волновалась, — заметила Китти. — Ну ладно, вот что мы сделаем — снимем с платья ту розу, которая позади, и приколем ее на вырез. Только ничего не говори Бэзилу! Он терпеть не может, когда мы начинаем что-то выдумывать с платьями.
Китти спорола с платья розу и пристроила ее там, где и обещала.
Донелла стянула края выреза, сколола их булавкой и теперь выглядела более пристойно. Впрочем, ей все равно казалось, что ее плечи и грудь слишком обнажены.
«Наверное, меня даже не заметят, — подумала она. — И потом, когда я запою «Голос во тьме», нужно будет выключить свет».
Китти и Донелла спустились вниз и пробрались в столовую.
Донелла увидела, что все вокруг было устроено, как в театре, и свет можно было выключить без особых проблем.
В дальнем конце столовой была устроена сцена около двух футов высотой. За ней находились выходившие в сад окна.
На другом конце комнаты располагались буфет и дверь, через которую вносили перемену блюд.
Сцена оказалась неширокой, но длинной. По обе стороны от нее оставалось небольшое пространство, где можно было ожидать своего выхода, оставаясь незаметным.
По краям сцены стояли растения в кадках и папоротники, но передний край оставался голым, словно для того, чтобы ничто не мешало артистам сойти в столовую и присоединиться к зрителям.
Позади и по бокам висел занавес.
На сцене было пианино и больше ничего.
Девушки и Бэзил Бэнкс прошли в дверь и оказались у края сцены.
Шум в столовой стоял оглушительный — перекличка голосов и громкий смех, — и Донелла подумала, что там, должно быть, больше народу, чем она ожидала.
По словам Бэзила Бэнкса, граф пригласил к себе всех, кто принимал участие в состязаниях.
Значит, в столовой должно было быть человек двадцать, не больше, однако, слушая шум, Донелла решила, что мистер Бэнкс погрешил против истины.
Потом она услышала женские голоса.
Она развела листья растений на краю сцены и выглянула в зал.
За круглым столом поместилось не меньше сорока человек. Рядом почти с каждым джентльменом сидела женщина.
Присмотревшись, Донелла обнаружила, что ни одна из женщин не похожа на ее мать. Их лица были раскрашены, и они скорее походили на Китти или Дейзи.
В памяти всплыли слова Бэзила Бэнкса о том, что на такие вечеринки некоторые джентльмены приезжают со своими подругами.
Тут Донелла поняла, что ей ни в коем случае не стоило приезжать на подобную вечеринку.
Когда-то ее мать объяснила ей, что настоящие леди никогда не ходят в мюзик-холлы.
Сама леди Грейсон никогда даже и не думала о подобном.
«Я не должна была приезжать сюда», — сказала себе Донелла.
Впрочем, подумала она, не все ли равно, как выглядят гости.
Китти, Дейзи и она сама были единственными актрисами. Что бы ни происходило в столовой, их это не касается.
Бэзил Бэнкс давал Китти и Дейзи последние указания, но девушки почти не слушали его. Они и так знали, что должны делать.
Обе девушки были наряжены в длинные ярко-розовые платья с оборками.
По мнению Донеллы, лифы этих платьев были чрезмерно низкими. И все же в париках и с раскрашенными лицами девушки выглядели прелестно.
Будет жаль, если публика не оценит их, подумала Донелла.
— Сейчас выходите все втроем, Донелла посередине, и сделайте реверанс. Потом Донелла пусть уходит, а вы начинайте выступление.
После секундной паузы он добавил:
— Когда вы закончите, я спою, потом споет Донелла, а после нее снова ваш выход.
Донелла слушала его внимательно, но остальные девушки, как видно, слышали указания Бэзила не в первый раз.
— Когда они закончат, Донелла, выходи и сделай реверанс, как в самом начале, — приказал мистер Бэнкс.
В это мгновение слуга открыл дверь и произнес:
— Его светлость приказали начинать, мистер Бэнкс.
— Прекрасно, — отозвался тот.
Бэзил Бэнкс выглядел весьма впечатляюще — в накрахмаленной рубашке с огромным бриллиантом, приколотым в центре, и в пиджаке с широкими плечами, точь-в-точь таком, какой он надевал днем.
Выходя на сцену, он под замысловатым углом надел свой цилиндр.
После его выхода на мгновение воцарилось молчание.
Затем мистер Бэнкс произнес что-то, чего Донелла не поняла, однако его слова вызвали у публики громкий смех.
Он сел за пианино и взял несколько аккордов.
Затем он рассказал историю, встреченную таким хохотом, что, казалось, закачались даже канделябры на потолке.
Не слушая его, Донелла снова выглянула в зал.
Теперь она могла разглядеть графа.
Он сидел во главе стола, в кресле с высокой спинкой, на которой был вырезан его герб.
Сам граф нисколько не походил на человека, которого ожидала увидеть Донелла.
По рассказам она представляла его себе надменным и малосимпатичным, однако даже отсюда могла разглядеть, что он необычайно хорош собой.
У графа были тонкие черты лица и темные волосы, откинутые назад с высокого лба.
Он не ревел от смеха, как его гости, а улыбался, словно происходящее занимало его.
«Сегодняшний вечер наверняка пройдет удачно», — подумала про себя Донелла.
За словами Бэзила Бэнкса последовал новый взрыв смеха.
Мистер Бэнкс запел песню, которую она никогда не слышала, и девушка вскоре поняла, что в словах скрыт двойной смысл.
