Я с детства был гиперактивным ребенком, и на уроках я всегда скучал. Мне было неинтересно слушать, о чем говорит учитель, да и многие слова, которые он произносил, я не понимал. Для меня он всего лишь раскрывал и закрывал рот, в то время как сам я витал в облаках. Иногда я мечтал, чтобы папа заставил меня пойти с ним на утреннюю тренировку. Порой думал: «Пусть он побьет меня — все лучше, чем просто сидеть на месте». В то время моим самым любимым уроком была физкультура: наконец-то можно было выйти на свежий воздух и подвигаться, чему я был очень рад.
Когда скука становилась поистине невыносимой, я начинал искать себе развлечения. Я качался на стуле и специально падал, что очень веселило моих одноклассников, корчил рожи приятелям, а иногда так громко стучал по парте, что вести урок было попросту невозможно. Когда мои шалости вошли в привычку, учитель потерял терпение: он выгонял меня из класса и оставлял стоять в коридоре. А чтобы не привлекать внимания остальных, он понижал голос и говорил, строго глядя мне в глаза: «Не думай, что ты какой-то особенный!»
Затем преподаватели поняли, что я неисправим, отчего я и стал для них лучшей моделью для демонстрации всех имеющихся способов наказания. Случалось, что не проходило и половины урока, как меня уже выгоняли за дверь и заставляли держать табуретку над головой. В таком положении я должен был находиться до тех пор, пока учитель не разрешит ее опустить. Затем мне стали вешать на грудь табличку, на которой были записаны мои проступки, например, «Я опять хулиганил», «Я потерял учебник», «Я не выполнил домашнее задание», а порой и просто писали «Я неисправим». По правде говоря, я тогда почти не умел читать, но за что меня ругали учителя, я прекрасно понимал, подозреваю, что и на табличках было написано нечто подобное.
Поскольку я постоянно стоял снаружи с табличкой или с поднятой табуреткой, я быстро прославился на всю школу. Время шло, и я тоже научился жульничать. Например, если учителя не следили за мной, я опускал табуретку на пол, а сам, прислонившись к стенке, дремал. Кстати, навык спать стоя очень пригодился мне в жизни. Много лет спустя на съемочных площадках я часто использовал этот прием.
Я шалил, не выполнял задания, терял книги, затем я начал драться в школе: нельзя сказать, что беспричинно нападал на других, но мое поведение все же доставляло немалую головную боль школе. После занятий случалось, что мне не удавалось поймать попутку, и поэтому я добирался до дома пешком. Из-за этого я часто рвал форму или просто забывал портфель где-нибудь по дороге. За это дома я либо получал от папы, либо же меня запирали в комнате для мусора.
В итоге я остался в первом классе на второй год. Узнав об этом, родители начали понимать, что их сын, видимо, не создан для учебы, и забрали меня обратно домой. Я был безумно рад, ведь я вновь мог вернуться к беззаботной жизни, играть везде и всегда!
Но мое счастье было недолгим, и вскоре меня отправили в Китайскую драматическую академию, где десять лет я провел в режиме адских тренировок.
Хотя в академии мы в основном ежедневно тренировались, нам также приходилось учиться. Мы занимались по методике частных школ классического направления. А это значит, что в академии не было тех дисциплин, которые изучали в моей прошлой школе: математики, китайского и английского языков. Мы проходили «Четверокнижие»
[26] и «Пятикнижие».
[27]
«Дао Великого Учения — являть собой сиятельную Добродетель, отнестись с заботой к другим, всеми силами опекать народ и достичь Совершенства. Познав то, как сохранить [состояние Совершенства], можно обрести решительность. Обретя решительность, можно достичь состояния покоя. Достигнув состояния покоя, можно стать неколебимым [в любых ситуациях]. Оставаясь неколебимым, можно всесторонне мыслить. Всесторонне мысля, можно достичь [необходимого состояния]…»
[28] Вот такого рода тексты я помню до сих пор. Наставник — это не школьный учитель, который максимум может заставить ученика стоять с поднятой табуреткой. Если мы плохо учились или недостаточно старательно тренировались, нас сразу же подвергали телесным наказаниям. Разве мы бы осмелились не выучить эти тексты наизусть? То, что я заучил тогда, я отчетливо помню до сих. К сожалению, в детстве моя память была лучше, и сейчас я уже не так хорошо все запоминаю.
Однако наша банда шалунов вскоре нашла лазейку. Время от времени, когда текст еще не был заучен, страх быть наказанным наставником заставлял нас угрожать тем, кто уже выполнил задание: «Не смейте говорить, что вы выучили, слышите?!» Во время проверки в классе учитель говорил: «Такая-то глава из «Бесед и суждений», Юэнь Лоу (меня так звали во время учебы в академии), рассказывай по памяти». Я говорил: «Извините, я еще не выучил до конца». Учитель сердито смотрел на меня, затем просил Саммо Хунга: «Тогда ты расскажи». Тогда и Саммо Хунг отвечал, что еще не готов. В итоге все как один отвечали, что еще не все выучили, и тогда учитель не шел докладывать мастеру. Ладно наказать одного-двух, но нас в классе было несколько десятков, и у них не хватило бы сил на то, чтобы повлиять на всех.
Нашего учителя, заведующего гуманитарными предметами, звали Дон Лан-ин. Я до сих пор помню, как он очень красиво писал иероглифы, не отрывая кисточку от бумаги, очень плавно. В то время он обучал нас каллиграфии, написанию иероглифов кистью, но мы всегда ленились ходить на его уроки, рассуждая про себя: «И кто захочет учиться этому? В чем будет прок?»
Чем дальше, тем мы становились нахальней. Когда мы сидели на уроках общеобразовательного толка, наставник Юй обычно уходил на встречу с друзьями или отправлялся играть в азартные игры — вот в это время мы и начинали безудержно веселиться. Мальчики бросались учебниками, корчили рожи, резвились и дрались, а девочки же — громко болтали и шумели, а учитель ничего не мог с нами поделать. Один из нас стоял на стреме, чтобы успеть вовремя предупредить всех, что идет наш наставник. В этом случае мы быстро усаживались на свои места и вмиг превращались в прилежных учеников. Учителям, которые вели у нас общеобразовательные дисциплины, платили довольно скромную зарплату, и поэтому, естественно, никому не хотелось терпеть свору непослушных детей. За несколько лет мы довели одиннадцать преподавателей, которые всегда с радостью уходили от нас.
Я уже рассказывал, что, когда я повзрослел и приехал в США, все вокруг пользовались карточками, мне же приходилось носить с собой наличные. В то время, чтобы расплатиться кредиткой, требовалось заполнять специальные бланки. Я же был не в состоянии это сделать, к тому же подпись на чеках у меня каждый раз выходила разная, отчего работникам приходилось подолгу сверять информацию. Именно тогда я остро ощутил, как стыдно быть необразованным.
Став же знаменитым, я стал часто давать автографы. За границей это было нетрудно — редко какое имя выходит за рамки двадцати шести букв алфавита, и в крайнем случае всегда можно спросить у поклонника, как оно пишется. В Китае же было много неловких ситуаций. Часто, когда фанаты просили написать их имя, я уточнял: «А какие именно иероглифы?», мне отвечали, но часто получалось так, что я даже не знал, как они пишутся. В итоге приходилось просить поклонника написать образец, чтобы я мог его скопировать. Но и тут не все было просто: некоторые фанаты писали иероглифы, не отрываясь от бумаги, и мне вновь приходилось просить переписать имя в более классической и узнаваемой форме. В общем, это был настоящий конфуз. Для сравнения: на написание двух китайских имен я тратил столько же времени, сколько на написание десяти латинских.
