– То, что вы нам дали, – говорил Торцов, – не образ, а недоразумение. Это был не человек, не обезьяна, не трубочист. У вас было не лицо, а грязная тряпка для вытирания кистей.
А манеры, движения, действия? Что это такое? Пляска святого Витта? Вы хотели укрыться за внешний характерный образ старика, но вы не укрылись. Напротив, вы больше, чем когда-нибудь, со всей очевидностью и яркостью вскрыли актера Вьюнцова. Потому что ваше ломание типично не для изображаемого старика, а лишь для вас самих.
Ваши приемы наигрыша лишь сильнее выдали Вьюнцова. Они принадлежат только вам одному и ни с какой стороны не имеют отношения к старику, которого вы хотели изобразить.
Такая характерность не перевоплощает, а лишь выдает вас с головой и представляет вам повод к ломанию.
Вы не любите характерность и перевоплощение, вы их не знаете, они вам не нужны, и о том, что вы дали, нельзя говорить серьезно. Это было как раз то, чего никогда, ни при каких обстоятельствах не надо показывать со сцены.
Будем же надеяться, что эта неудача образумит вас и заставит наконец серьезно подумать о вашем легкомысленном отношении к тому, что я вам говорю, к тому, что вы делаете в школе.
Иначе будет плохо!
К сожалению, вторая половина урока была сорвана, так как Аркадия Николаевича опять вызвали по экстренному делу и вместо него занимался с нами Иван Платонович своими «тренингом и муштрой».
______________ 19__ г.
Торцов вошел сегодня в «малолетковскую квартиру» вместе с Вьюнцовым, которого он по-отцовски обнимал. У молодого человека был расстроенный вид и заплаканные глаза, очевидно, после происшедшего объяснения и примирения.
Продолжая начатый разговор, Аркадий Николаевич сказал ему:
– Идите и пробуйте.
Через минуту Вьюнцов заковылял по комнате, весь скрючившись, точно парализованный.
– Нет, – остановил его Аркадий Николаевич. – Это не человек, а каракатица или привидение. Не утрируйте.
Через минуту Вьюнцов стал молодо и довольно быстро ковылять по-стариковски.
– А это слишком бодро! – снова остановил его Торцов. – Ваша ошибка в том, что вы идете по линии наименьшего сопротивления, то есть от простого внешнего копирования. Но копия – не творчество. Это плохой путь. Лучше изучите сначала самую природу старости. Тогда вам станет ясно то, чего надо искать в себе.
Почему молодой человек может сразу вскочить, повернуться, побежать, встать, сесть без всякого предварительного приготовления и почему старик лишен этой возможности?
– Он старый… Во! – сказал Вьюнцов.
– Это не объяснение. Есть другие, чисто физиологические причины, – объяснял Аркадий Николаевич.
– Какие же?
– Благодаря отложениям солей, загрубелости мышц и другим причинам, разрушающим с годами человеческий организм, сочленения у стариков точно не смазаны. Они скрипят и заедают, как железо от ржавчины.
Это суживает широту жеста, сокращает углы и градусы сгибов сочленений, поворотов туловища, головы, заставляет одно большое движение разбивать на много малых составных и готовиться к ним, прежде чем их делать.
Если в молодости повороты в пояснице совершаются быстро и свободно под углом в пятьдесят, шестьдесят градусов, то к старости они сокращаются до двадцати и производятся не сразу, а в несколько приемов, осторожно, с передышками. В противном случае что-то кольнет, где-то захлестнет или скорчит от прострела.
Кроме того, у старика сообщение и связь между повелевающими и двигательными центрами совершаются медленно, так сказать, со скоростью не курьерского, а товарного поезда и протекают с сомнениями и задержками. Поэтому и ритм и темп движения у старых людей медленный, вялый.
Все эти условия являются для вас, исполнителя роли, «предлагаемыми обстоятельствами», «магическим если б», в которых вы должны начать действовать. Вот и начните, упорно следя за каждым своим движением и соображая, что доступно старику и что ему не под силу.
Не только Вьюнцов, но и мы все не удержались и начали действовать по-стариковски в предлагаемых обстоятельствах, объясненных Торцовым. Комната превратилась в богадельню.
Важно то, что при этом чувствовалось, что я по-человечески действую в определенных условиях стариковской физиологической жизни, а не просто по-актерски наигрываю и передразниваю.
Тем не менее Аркадию Николаевичу и Ивану Платоновичу то и дело приходилось ловить на неточности и ошибках то одного, то другого из нас, когда мы допускали или слишком широкое движение, или скорый темп, или другую физиологическую ошибку и непоследовательность.
Наконец, кое-как, при большом напряженном внимании мы наладились.
– Теперь вы впадаете в другую крайность, – поправлял нас Торцов. – Вы все время, без остановки, держите один и тот же медленный темп и ритм в походке и чрезмерную осторожность в движениях. У стариков это не так. Для иллюстрации моей мысли я расскажу вам одно из моих воспоминаний.
Я знал столетнюю старушку. Она могла даже бегать по прямому направлению. Но для этого ей приходилось сначала долго налаживаться, топтаться на месте, разминать ноги и начинать с маленьких шажков. В эти моменты она походила на годовалого ребенка, который с такой же сосредоточенностью, вниманием и вдумчивостью учится делать свои первые шаги.
После того как ноги старушки размялись, заработали и движение приобрело инерцию, она уже не могла остановиться и двигалась все быстрее и быстрее, доходя почти до бега. Когда она приближалась к предельной линии своего стремления, ей уже было трудно остановиться. Но вот она дошла и встала, точно двигатель без паров.
Прежде чем начинать новую труднейшую задачу – повертывание, она долго передыхала, а после опять начиналось долгое топтание на месте, с озабоченным лицом, напряженным вниманием и всяческими предосторожностями.
Поворот совершался в самом медленном темпе, долго, очень долго, а после снова передышка, топтание и налаживание обратного путешествия.
После этого объяснения начались пробы.
Все принялись бегать маленькими шагами и долго поворачиваться, дойдя до стены.
Я чувствовал, что первое время у меня не было самого действия в предлагаемых обстоятельствах старости, а было простое внешнее копирование, наигрыш столетней старухи и ее движений, которые нарисовал нам Аркадий Николаевич. Однако в конце концов я наладился, разыгрался и решил даже сесть по-стариковски, якобы от большой усталости.
Но тут на меня накинулся Аркадий Николаевич и заявил, что я наделал бесконечное количество ошибок.
– В чем же они заключаются? – хотел я понять.
– Так садятся молодые, – объяснял мне Аркадий Николаевич. – Захотел и сел, почти сразу, не думая, без подготовки.
Кроме того, – продолжал он, – проверьте, под каким градусом у вас согнулись коленки. Почти пятьдесят?! А вам как старику позволено сгибать не больше, чем под углом двадцать градусов. Нет, много, слишком много. Меньше еще… еще гораздо меньше. Вот так. Теперь садитесь.
