Позиция от первого лица более личностная, в ней автор и главный герой на время отождествляются. С одной стороны, это притягивает читателя, с другой – здесь больше опасности и вероятности сфальшивить, навязать герою свое персональное мнение по некоторым вопросам, тогда как именно этому герою по имиджу и внутреннему состоянию эти мысли и поступки могут оказаться чужды. Вы этого не заметили, увлекшись своей идеей, а читатель заметил и сказал: «Не верю!» А он должен верить вам абсолютно, полностью, и ваша задача – стать на время этим героем, этим человеком, даже если он вам и неприятен. Вы должны перевоплотиться в бомжа, вора в законе, маньяка, сумасшедшего хирурга, наивную недалекую девицу из провинции, миллионера, престарелого ханжу… Вы перевоплощаетесь, как актер на сцене, но сложность состоит в том, что актер играет в пьесе или фильме одну роль, а вы – сразу все. Именно вы прыгаете из одной шкурки в другую, перенимая не только внешность, оболочку, но и образ мыслей каждого героя. Вы любите их всех, каждого из них, даже самого отвратительного, потому что он – это тоже вы. Вы понимаете и принимаете его поступки, их обоснование, причины, их закономерность, происхождение… Вы знаете биографию каждого из них с момента рождения и до последнего вздоха. И все это будет проще делать от третьего лица, в случае когда главный герой не занимает в вас ведущую роль, из которой вам сложно выпрыгнуть. Иначе вы будете смотреть на остальных действующих лиц не своими, авторскими глазами, а глазами действующего героя.
Для разнообразия привожу примеры из своих книг.
Из романа «Доминанты»:
„Выхожу из кафе и вместо того, чтобы идти по Большой Дмитровке к дому, сворачиваю в Столешников переулок. Люблю мой старый город с его выразительными домами, мемориальными досками и прячущимися в глубине крохотными садиками, в которых так уютно сидеть на кривоногих лавочках и наблюдать творящуюся вокруг жизнь, а кроме того, мне нужно унять внутреннюю дрожь от знакомства с господином психологом, так странно покачнувшим мое обыденное душевное равновесие. „Дыши, – приказываю себе, – ну что ты там напридумывала?! Ты уже не девочка, чтобы так впечатляться. Подумаешь, очередной игрун-Казанова… К тому же, кто сказал, что он к тебе клеится? Так, рабочие моменты и приятная терпкость общения…“»
Из романа «У нас есть мы»:
«Наверное, я ребенок из благополучной семьи. У меня были мать, отец, старшая сестра и бабушка. Но что такое благополучность? Мои родители находились вместе, но всего лишь находились, а не „БЫЛИ“, не жили как полноценная семья. Они постоянно ссорились, выясняли отношения даже при нас, детях, старшая сестра мучилась еще и тем, что отец любит меня больше, и поскольку он ей приемный, и еще потому, что я – мальчик. Отцы всегда больше любят мальчиков – это внутреннее убеждение многих поколений, что для продолжения рода надо иметь сына, наследника. Мы с сестрой сосуществовали в едином пространстве как кошка с собакой: я разбирал ее кукол, выдавливал им пальцами глаза, выдирал ноги, выковыривал заложенные в спину механизмы их кукольного плача отнюдь не для того, чтобы позлить ее, – просто мне было интересно посмотреть, как там все устроено. Я точно так же разбирал папины часы или будильник, пытался добраться до фена, радиоприемника, телевизора, но бабушка вовремя меня отлавливала и спасала семейное добро от „вандала“. „Вандал“ – ее любимое ругательство по отношению ко мне, хотя она иногда называла меня и ласковыми именами: солнышко, воробушек, Дюнечка, родненький, в отличие от остальных. Мама в основном звала Андрей (как сестра и отец), а когда была не в духе, то сволочь, троглодит, зараза и паскуда. Друзья в школе и во дворе окликали Дрон».
От третьего лица. Это позиция, когда пишет некто (автор), не участвующий в событиях развертывающегося повествования. Автор тут явно выступает в роли главного творца и наблюдателя, умеющего видеть и чувствовать всех своих персонажей, вживаться в каждого из них. В такой позиции написаны романы: Булгакова «Мастер и Маргарита», Л. Н. Толстого «Война и мир», Достоевского «Преступление и наказание», Джоан Роулинг – серия книг о Гарри Поттере и многие другие…
Мы уже выяснили с вами, почему из этой позиции писать легче и эффективнее, однако это не означает, что необходимо принять себе это за правило, не имеющее исключений. Они есть всегда.
В таком случае мне, например, помогает «подумать перед сном».
Вы расслаблены, спокойны, но еще не спите. В вашей голове крутятся мысли, вспоминается что-то из произошедшего днем или всплывают дела на завтра… Подумайте о своем романе, о героях. С чего все начинается? Как развивается картинка, как она всплывает в первый раз? Возможно, вы уверены в том, что «Клавдия Петровна тяжело и неповоротливо спускалась с лестницы, осторожно ставя распухшие ноги на каждую из ступенек. Она нащупывала их палкой, подслеповато и подозрительно щурясь, и медленно, растягивая секунды, опускала пяту, пока та не ощущала твердую поверхность». Или у вас это прозвучало иначе? «Ироды оглашенные, – бурчу я, – медленно спускаясь по лестнице. – Вечно у них лифт ломается! Куда деньги девают? Вон у Вальки давно уже лифт заменили, а всего-то соседний дом. Что, на нас не хватило? Дом такой же, постройка, год… Своровали небось в домоуправлении или лифтовой компании этой. И ремонта не дождешься. Пока еще приедут! А сегодня пенсию дают на почте! Куда я без нее? Всю жизнь на государство пахала и нате вам…»
От какого лица писать: от первого («я») или третьего («он»)?
Из романа «Фархад и Евлалия»:
«Она всегда считала, что ей повезло с работой: быть журналистом такого уровня – весьма недурная работенка, к тому же возможность блистать красотой среди бомонда – такая же неплохая дамская уловка: подсечь очередного карасика на тонкий стальной крючок, элегантно подсечь и вытащить за скользкое брюшко на воздух так, чтобы он в испуге хватал воздух посиневшими рыбьими губами… А она умела и подсекать, и вытаскивать… Элегантная рыбачка с хорошо подвешенным языком во всех смыслах… Умела так же потрошить свежевыловленную добычу, не смущаясь неприглядностью тех внутренностей, что доставала из окровавленного чрева. Сам термин „грех“ не доставлял беспокойства, потому что напрочь отсутствовал и в ее лексиконе, и в жизни. О ее блудливости ходили легенды, но, вглядываясь в нежное полупрозрачное лицо, прикрытое роскошной гривой пепельных волос, очередная жертва впадала в состояние сомнамбулическое и была готова на все. Искушение казалось таким сладостным, а возможное удовольствие чудилось столь пикантным, что все доводы рассудка оставались тщетными. А она враз определяла „готовность“ потенциального клиента и, потягиваясь, лениво размышляла: ловить или отпустить с богом… В последнее время подобные игры ей основательно прискучили и стали казаться пресной пиалой традиционного японского риса, даже не приправленного соевым соусом… Жизнь становилась скучна, эталонна и бессодержательна… Лале (доброй мамочке когда-то пришло в голову назвать свое дитя Евлалией), упакованной в бутиковые наряды и изящно декорированной украшениями от Тиффани, приелись игры салонов и выставок, вычурных и пустых настолько же, насколько были бессодержательны и его посетители. В глубине души она стала и за собой прозревать этакую отнюдь не просветленную пустоту, что приводило ее либо в состояние неконтролируемой ярости, либо в алкогольную депрессию».
