Деана приоткрыла экхаар и глотнула вина. Последний раз она пила такое на спине княжеского слона. Похоже, титул Королевы Рабов был связан с определенными выгодами.
– Хаос?
– Хаос. Снижение цен. Люди, не уверенные в будущем, превращают имущество в золото и драгоценные камни, потому что проще спрятать мешочек с бриллиантами, чем плантацию ванили с двумя сотнями невольников. Цены падают, а дешевый товар мало чего стоит. Старики, больные и дети попадают в рудники, в проклятые штольни, выложенные костями невольников, молодые мужчины становятся любовниками моря, гребя на галерах, пока сердца их не разорвутся от усилий, женщины… по-разному. Для аувини и кайхов хаос – это смерть или кое-что похуже.
– А для амри?
– Амри ценны как… породистые кони. Попадают на рынок рабов в крайнем случае, но хаос может затронуть и их.
– А ты? Чья, собственно, ты королева?
Деменайя замерла с бокалом, поднесенным к губам.
– А что, меекханский император владыка только для дворянства? Или только для купцов? Грязные и пепельные под моей опекой так же, как и домовые. Если моя опека что-то значит для людей, которые суть вещи.
– Человек – это не вещь…
– У вас, иссарам, нет рабов, и вы ими не торгуете…
– …пока кто-то сам не выберет такую роль, – закончила Деана.
На губы черной женщины выплыла презрительная, холодная улыбка:
– Ага. Мудрость народа, что воспитывает своих детей для битвы с того времени, как они только начнут самостоятельно ходить, и для которого смерть, как я слышала, лишь отдых от трудов и тягот жизни. Если правда то, что говорят о ваших горах и пустынях, то ничего странного, что вы приветствуете смерть с такой радостью.
Она покрутила вино в руках, каким-то чудом не пролив ни капли.
– Попробуй в будущей жизни родиться обычной селянкой или пастушкой, что живет на границе с пустыней. Пусть торговцы людьми похитят тебя и увезут за сотни и тысячи миль от дома, в мир, который тебе неизвестен. Ни его языки, ни законы, ни обычаи. По пути другие невольники научат тебя, что нет такого, как солидарность обиженных, мужчины станут тебя насиловать, женщины вырвут у тебя последний кусок хлеба из слабеющих пальцев. – По мере того как она говорила, с лицом ее происходило нечто странное, появляющиеся морщинки добавляли ей лет, губы суживались, искривленные в горькой гримасе. – А когда ты наконец попадешь в место предназначения – в тысяче, двух, трех тысячах миль от дома, без семьи и друзей, то, прежде чем ты обучишься их языку и начаткам обычаев своих новых господ, у тебя уже есть потомство, а если повезет тебе с одним мужчиной – то и этот мужчина в качестве мужа, у тебя есть собственный угол, обязанности, которые тебе нужно выполнять, дети, и ими приходится заниматься, рассчитывая, что за хороший и верный труд твой господин не станет их продавать. Или, по крайней мере, не продаст всех. И все. Ты не сбежишь, забрав с собой детей, не бросишь их на волю судьбы, твой мужчина, если он настоящий мужчина, не убежит и сам, бросив семью, потому что обычная кара – это продажа жены и детей беглеца на рудники. И попытайся тогда что-то выбрать.
Вино в последний раз закружилось по стенкам бокала и исчезло во рту у Деменайи.
– На большинстве плантаций хозяева позволяют рабам создавать семьи – а то и приказывают так поступать, поскольку подобные оковы лучше железных. И я уверяю тебя, что это не моя история, я родилась уже как дочь невольницы, но выслушала слишком много таких рассказов, чтобы не фыркать презрительно над мудростью дикарей, которые представляют себе мир черно-белой мозаикой.
Молчание опустилось между ними как тяжелая шерстяная завеса.
– Ты ведь немного знаешь об иссарам, верно?
– Больше, чем ты о невольниках.
– Не стану ссориться. – Деана допила вино и поправила экхаар. – Можешь снять повязку.
Из-под материала блеснул разъяренный взгляд. Она не стала слишком переживать.
– Собственно, зачем ты меня пригласила? – спросила спокойно Деана.
– Чтобы показать тебе… определенные вещи. Если у тебя найдется время.
Найдется ли у нее время? Это – или возвращение во дворец. Она коротко рассмеялась и махнула рукой. Показывай.
Деменайя выстучала по стенке паланкина короткий ритм. Двенадцать пар сильных рук подняли резной короб. Процессия двинулась.
Несколько долгих минут они молчали, и, когда Деана уже поверила, что молчание заполнит все их путешествие, королева привлекла ее внимание громким вздохом:
– Прошу прощения. Я не должна так относиться к гостю. – Она протянула обе руки в ее сторону и медленным движением сложила их на своей груди, вежливо склонила голову: – Прими извинения и не сердись, говорили через меня боль и печаль.
Даже самый большой циник не усмотрел бы в том и следа издевки.
– Твои слова… о том, что человек сам выбирает роль невольника… вещи. – Ладони Деменайи переплелись на груди. – Это любимое утверждение всех владельцев, торговцев и охотников за рабами. Незачем их жалеть, раз уж такова судьба. Они хуже нас, глупее, у них меньше характера, они просто предметы, одаренные умением говорить. Собственно, они должны быть нам благодарны. Если уж они позволили надеть на себя оковы, то, видно, они сами того хотели. Они полезны только для простой, тяжелой работы: выплевывать легкие в рудниках, гнить живьем на болотах, умирать под тяжестью мешков с пряностями, убивать друг друга на аренах на потеху толпе.
Перед лицом Деаны возник образ атамана похитителей.
– Значит, это правда? Они приказывают людям сражаться для развлечения?
– А ты не видела? Отец нашего князя запретил организовывать сражения рабов – единственная хорошая вещь, которую ему удалось сделать. Это было сразу перед большой войной между Меекханом и кочевниками, тогда в одном только городе у нас было как минимум шесть арен, где каждые несколько дней молодые мужчины сражались с дикими животными, тварями, пойманными на пограничье с Урочищами, – или и друг с другом. Камевас Четвертый это запретил, и возблагодарим богов, поскольку, когда начался прилив невольников с севера, арены наполнились бы кровью по первые ряды сидений. Дешевый… товар легко заменять.
Губы Королевы Невольников сжались в узкую полосу.
– Нынче уже нельзя учить рабов пользоваться оружием. Но есть и те, кто их учит, чтобы позже продавать за границу. А княжеские чиновники не делают ничего, чтобы это прекратить. Слухи даже говорят о битвах, что организовываются в княжестве, специально для богатого дворянства и пресыщенных купцов. Умеющий сражаться невольник стоит в двадцать – тридцать раз больше, чем хороший ремесленник.
– А невольник из племени иссарам?
Улыбка темнокожей женщины сделалась горькой:
– Значит, ты знаешь? Жадность спасла тебе жизнь, жадность, глупость и жажда славы, поскольку даже охотникам за рабами хочется поражать воображение, а тот, кто привез бы с севера живую иссарскую воительницу, мог бы похваляться этим годы и годы.
