Потом все покатилось под гору.
Едва они сошли с лошадей, несколько мужчин бросились к ним с короткими мечами, ножами, топориками и палками, одному даже удалось зайти к Иавве сзади и приложить клинок к ее горлу.
Малышка Канна тогда улыбнулась, и была это единственная искренняя улыбка, какая случилась в том месте, – и вспыхнула резня.
Тот, что держал нож на горле Иаввы, погиб первым, с ладонью, проткнутой кинжалом с молочным клинком, и с брюхом, распоротым от паха до подвздошья.
Йатех помнил, что не стал ждать, что случится дальше, его ифиры выскочили из ножен, может, на четверть доли мгновения позже, чем кинжалы светловолосой, но именно его мечи принесли вторую, третью и четвертую смерти в этом лагере. Транс битвы наполнил его тело за половину шага и толкнул на кровавую тропу.
Меньше чем за двадцать ударов сердца все закончилось.
Последние трое нападавших, увидев резню среди сотоварищей, остановились и побежали в лес. Малышка Канна бросила Иавве единственное слово, а Йатеху указала на остальных обитателей лагеря, на женщин и детей:
– Собери их в одном месте. Быстро.
Он собрал, отрывая воющих женщин от умирающих мужчин. Он не испытывал к ним сочувствия – хотя он не был уже иссарам, не заслонял лица и не произносил кендет’х, непросто вырваться из привычного способа видения мира. Они приехали сюда на встречу, а значит, были гостями. Закон гостеприимства свят, а нарушение его имеет свою цену. Там, где Йатех рос, такие вещи воспринимали скорее сердцем, чем разумом, но, пожалуй, именно поэтому они оставались с человеком на всю жизнь.
А еще глубже, сильнее понимал он то, что племя, клан или род – по сути, единое тело, а значит, последствия неудачи должны касаться каждого. Эта группа наверняка выиграла бы, если бы их нападение удалось, а потому совершенно естественно, что они вместе принимают на себя и плату за поражение.
Теперь он стоял, опираясь на борт повозки, и наблюдал, как Иавва встает перед сбившейся группкой, совершенно равнодушная к их всхлипам, а Малышка Канна просматривает врученную ей старую книгу. Это за ней они сюда прибыли.
Девушка сидела на поваленном стволе дерева, держа манускрипт на коленях, а мужчина, преклонивший перед ней колени, не смел поднять взгляда. Кожаный корешок огромного, добрых двадцати дюймов высотой и пятнадцати шириной, тома было не обхватить одной рукой. Такая книга, если бы оправить ее в благородное дерево, золото и драгоценные камни, стала бы украшением любого монастыря или храма и совершенно не подходила к лесной полянке вдали от человеческих обиталищ. Но его черноволосая госпожа казалась довольной.
– Как прошло Большое Собрание? – спросила Малышка Канна старика таким тоном, словно последние четверть часа ничего не происходило.
Мужчина открыл и закрыл рот, не издав ни звука.
– Приехали Неистовые Жонглеры и Акробаты Амзица? Помню их выступление три года тому. – Канайонесс засмотрелась куда-то в пространство. – Они были ослепительны. Особенно тот молодой блондинчик. Не знаю его имени, но ты должен понимать, о ком я, у него было разрубленное ухо, и он зачесывал волосы набок, чтобы это скрыть. Полагаю, совершенно зря, такой шрам добавлял ему шарма. Может, помнишь, как его звали? – Она одарила старика своей самой ослепительной улыбкой.
Йатех уже видел такие изменения настроения, и не один раз. Сейчас она выглядела молодой дамой, пытающейся, ластясь с очарованием подростка, выманить что-то у своего деда. Тем временем предводитель уже несуществующей театральной труппы смотрел на нее с лицом человека, который пытается очнуться от пугающего кошмара.
– О… – Девушка глянула на очередную страницу в книге, почти утратив интерес к старику. – Это нельзя использовать, обманщик рисовал с чужих слов.
Энергичным движением она вырвала листок и бросила его на землю.
– Ну так как, помнишь его имя?
Мужчина не ответил.
– Керу’вельн, подойди-ка.
Йатех вздохнул и отлип от стены повозки.
– Вынь меч.
Он вынул.
– Приложи к его уху.
Он исполнил приказание, видя, как в глазах Малышки Канны разгораются шаловливые искорки.
– Отрежь его.
Старик охнул и вздрогнул, а темный клинок слегка надрезал кожу и окрасился красным.
Йатех отвел меч от головы мужчины, коротко стряхнул его и вложил в ножны.
– Ты закончила?
Она улыбнулась снова – так, что любой бы растаял в той улыбке. Пока не заглянул бы в ее глаза.
– Снова непослушание?
– Не может быть непослушания в деле, которое вне клятвы на верность. Но… – он пнул старика, – я советую ответить. Моя вторая приятельница исполняет все, что велят.
Мужчина склонил голову.
– Лирин, – прошептал он. – Его звать Лирин, госпожа.
– Тот блондин с разрезанным ухом? Красиво. Звучит почти как леуврее, что на ангуанском значит «гордо идущий». А это бы ему подошло, он хорошо ходил по канату. Керу, сюда.
Он чувствовал дрожь под кожей, когда она сокращала его новое имя. Имя, на которое он отзывался, но к которому пока не привык, все еще думая о себе как о Йатехе д’Кллеане. На самом-то деле ее развлечения и игры не имели для него особого значения. Но, когда она обращалась к нему таким-то образом, он знал, что, заглянув ей в глаза, увидит чешуйчатую тварь, выныривающую, чтобы осмотреться, из глубин.
Он подошел, сосредотачиваясь на книге. Она не объясняла, что ей нужно, как раньше не говорила, отчего отправляется в это длинное, уже много дней тянущееся странствие, в конце которого они повстречали посреди леса группку актеров и фокусников. А он не расспрашивал. Прошло несколько месяцев совместного путешествия, еще чуть-чуть – и закончится его служба. Что будет потом? Он над этим не задумывался. Важно было лишь то, что он видел новый рассвет.
Том наполняли рисунки. Иллюстрации, выполненные, похоже, разными людьми, в разных манерах и на разных материалах. Йатех видел пергамент, покрытый завитками красной и черной туши, из которых только внимательный наблюдатель сумел бы выделить абрис горного хребта и присевшего на нем замка. Рядом, на толстой странице веленевой бумаги, был изображен городской закоулок, темный и душный, открываясь на небольшую площадь, наполненную лавками. Канайонесс переворачивала страницы, открывая ему новые картинки: город, залитый светом гаснущего солнца, перекресток с имперским верстовым столбом, скрытая в лесу приземистая халупа, сад с тысячью деревьев, обсыпанных бледно-розовыми цветами, скальный палец, торчащий посредине равнины, словно последний зуб в старческом рту, селение в долине.
Некоторые рисунки были выполнены с чудесным совершенством, передавали малейшие подробности и прекрасные цвета, другие представляли собой лишь серию пятен и штрихов, и только через некоторое время человек замечал на них абрисы мест и пейзажей. Они разнились, как разнились материалы, на которых их рисовали: от пергаментов, не всегда высокого качества, через бумагу – и до тонких деревянных досочек и кусков березовой коры. Он заметил даже нечто, что выглядело как кусок материи, покрытой воском, на которой некто кропотливо выковырял берег некоей реки.
