Он раздумывал об этом половину ночи и впервые после приезда в Каману чувствовал отчаяние. Убегая из Понкее-Лаа, он нарушил одно из собственных правил, которое гласило: из всякой ситуации должен оставаться более чем один выход. Приплыв сюда, он поставил все на один бросок кости, а теперь слышал злобное хихиканье Судьбы.
У него еще оставалось немало денег. Он мог уехать и поискать помощи где-то в другом месте, он мог вернуться в Понкее-Лаа и принять участие в войне Толстого, мог… мог остаться в монастыре, ища бегства в рутине монашеской жизни. Присматривать за садом, доить коз, убирать, готовить, принимать участие в молитвах, сборах милостыни и опеке над убогими. И уклоняться. Все время уклоняться, сражаться с мыслями, дергать узду эмоций и настроений, не зная, какие из них его собственные, а какие подсовывает безумный сукин сын. И зачем. А это приводило Альтсина в ярость. Даже конь, подгоняемый шпорами, понимает, куда всадник желает его направить. Но уклонений в один прекрасный момент могло и не хватить, а он скорее сгорит, чем позволит Объять себя по-настоящему. Кулак Битвы Реагвира не станет властвовать над его телом.
Утром, через день после встречи с Райей, Альтсин проснулся невыспавшимся, с болью в голове и мышцах. При мысли об ожидающих его обязанностях ощутил тошноту. Понимание, что так он будет чувствовать себя весь день, привело к тому, что желудок завязался в узел. И речь шла не о нежелании принимать участие в монастырской жизни, которую он даже полюбил, но о чувстве, что у него может не оказаться выбора. А останься он здесь по принуждению, возненавидел бы монастырь в несколько дней.
Это было неправильно.
Проснуться, помыться, общая молитва, завтрак. Потом работа в саду, прополка грядок с луком и морковкой, вырывание сорной травы и крапивы, облюбовавших эту часть сада… Сосредоточиться на простейших занятиях. Ему это было нужно. Чем больше рыба рвется с крючка, тем крючок сильнее врезается ей в пасть. Дела, которые он не в силах контролировать, могут сломать человека, уничтожить, привести к тому, что он сгниет изнутри.
Такой путь был бы хуже всего.
Альтсин заскрежетал зубами, а потом ухмыльнулся, сражаясь с особенно упорным хвощем. Он не уступит и не отступит. Знал, где Аонэль находится. Уже кое-что. У него достаточно денег, и он знаком с людьми, которые готовы за деньги сделать почти все. Наверняка сумеет что-то придумать.
Если не сегодня, то завтра обязательно найдет способ встретиться с той ведьмой и заставить ее помочь избавиться от фрагмента божественной души в его голове.
Земля почти затряслась под ударами гигантских ног. Что бы ни говорили о брате Домахе, но мастером скрытности он не был.
– Что случилось? – Альтсин выпрямился во все свои шесть футов, а потом еще и задрал голову, чтобы не смотреть в густую бороду монаха. – Отчего ты ничего не… а-а, точно, обет молчания. Так мне что, угадывать, что ты желаешь мне сказать, и делать это благодаря недавно открытому магическому таланту?
Во взгляде Домаха промелькнули искорки веселья.
– Ладно, давай-ка я подумаю. Кто-то прислал тебя с вестью, а поскольку все в курсе, что ты ничего не можешь говорить, этот кто-то решил, что я обо всем догадаюсь сам? Не подскажешь? – Вор приподнял руку, растопырив ладонь. – Два-три слова?
Вместо веселости появилось сочувствие. Альтсин вздохнул.
– Ладно-ладно, я понял. Приор? Где он? Только у него такое чувство юмора. У нас сейчас полдень? Значит, он у себя.
Великан вздохнул, развернулся на пятке и ушел, а Альтсин собрал инструменты и направился в монастырь.
Комната приора была светлой и просторной – окна здесь располагались на обеих стенах, – но лишенной любых удобств. Если не считать кровати и, что Альтсин отметил с некоторым весельем, дополнительного матраца, лежащего под стеной, единственными предметами обстановки были два табурета и маленький стол. Из-за белых стен все здесь казалось холодным и аскетичным даже для мужского монастыря.
Почти мужского. Вора приветствовал взгляд пары светлейших глаз, какие он видел в жизни. Только вошел, а бледно-серые радужки едва ли не пришпилили его к стене.
– Милости на добрый день, – обронил он обычное сеехийское приветствие.
Сидящая на кровати девушка промолчала, лишь подтянула колени к подбородку, тщательней закуталась в плед и нахмурилась. Но смотрела внимательно и удивительно умно.
– Твой сеехийский сносен, брат Альтсин, но у тебя все еще силен северный акцент. И это ее, похоже, беспокоит.
Альтсин с первого дня в монастыре обучался нескольким местным наречиям. Монахи странствовали по острову как переводчики, и из того, что он знал, неплохо на этом зарабатывали. Он тоже посчитал знание местного языка необходимым.
– Она не кажется обеспокоенной, – перешел он на меекхан. – Скорее, той, кто прячет под этим одеялом нож.
– Потому что – прячет. Два. Я дал их, чтобы она ощущала себя защищенной.
Вор посмотрел на Энроха с искренним удивлением, но встретил только ласковый, раздражающе невозмутимый взгляд спрятавшихся в сетке морщинок глаз.
– Ты не всерьез… э-э… я хотел сказать, что вы, похоже, шутите, приор.
– Нет. Я знаю обычаи. Если бы у нее не было оружия, она могла бы считать меня своим стражником, а себя – узником. А это обещало бы кровавые плоды в будущем. Даже слуга Нашей Госпожи не оставался бы в безопасности перед сеехийской родовой местью. Потому вчера вечером я оставил ей у кровати два ножа. Теперь они исчезли, а значит – наверняка при ней. Хочешь проверить?
– Я не дурак…
– Пусть говорят языком людей. – У девушки был красивый голос, мягкий и ласковый. – Или пусть этот молодой уходит.
– Прости слепцу. – Альтсин вернулся к сеехийскому. – Я не хотел тебя оскорбить, но мое знание твоего языка – слабо. Это я нашел тебя вчера в порту и принес в монастырь.
Взгляд девушки не смягчился, но словно бы слегка расслабился:
– Я сбежала. С большого корабля с длинными веслами.
– Мы догадались. Когда тебя похитили?
Она сделала странное движение головой.
– Несколько дней назад. Заперли меня в ящике внизу, было темно, я не понимала, день или ночь. Не знаю точно. Больше пяти дней. Мы ловили рыбу далеко от берега. Я махала рукой, когда мы их увидели, но они не повернули. Разбили нашу лодку, поймали меня петлей на палке, втянули на борт. Не знаю, что с моим братом.
Альтсин вдруг понял, что на местном языке ему очень не хватает выражения – или хотя бы заменителя – «Мне жаль».
– Это печально.
– Да. – Она не изменила выражения лица. – Но Угий хорошо плавает. Справится. У этого корабля на парусе была черная птица. А моряки говорили на том самом языке, что и ты только что.
– Эти люди – не моя кровь, – заявил он быстро, потому что это был самый разумный ответ, какой он мог дать. – А меекх – язык половины мира. Из какого ты племени?
