– Мы верим, что ребенок становится человеком, лишь когда ему исполняется девять лет, а потому более младшие дети не могут украсть душу, – начала осторожно Деана. – Впрочем, девять лет – это условный возраст. Харуда записал…
– «Когда наступает взрослость».
Библиотекарь обронила цитату из Законов, и Деана вдруг поняла, что оказалась в огне дискуссии, которая в этих стенах продолжается вот уже много лет.
– Да. А Пятый Свиток растолковывает эту запись. Раньше случалось по-всякому, каждое из племен имело свою границу, одни считали, что – двенадцать лет, другие – восемь, третьи – шесть. Чаще всего было семь лет: возраст, когда получают первое настоящее оружие. Потом, во времена Войн за Свитки, решено было, что девочка входит во взрослость, когда у нее появляются первые крови. К самой младшей, как говорят наши хроники, пришли крови, когда ей было девять лет, три месяца и одиннадцать дней. А мальчиков мы воспринимаем так же, как и девочек.
Она взглянула на обоих мужчин, что сделались вдруг пурпурными, принялись нервно мять одежды, отводить взгляд, и в ней зародилась нотка пропитанного отвращением веселья. Ученые. Наверняка живут в мире, где люди появляются таинственным образом, благодаря божественному вмешательству. А дети, путающиеся у них под ногами, – это некие странные получеловеческие создания не пойми откуда.
– Полагаю, этого хватит. – Авелонея послала ей улыбку и чуть покачала головой. Похоже, были темы, которых стены храма знаний могли и не выдержать. Деана почувствовала злобное искушение. «Интересно, если трижды быстро произнести: „роды“ – завалится ли библиотека?» – подумала она.
– Девять лет. Некоторые племена истолковывают запись в Пятом Свитке еще точнее: именно как девять лет, три месяца и одиннадцать дней. Потому, если мое лицо увидит ребенок, чьего возраста я не знаю и не сумею это проверить, я могу применить сех’родри. Если я не уверена, действительно ли кто-то узрел мое лицо, заглянул в глубь моей души, украл ее у меня – поступлю так же. Как и воин из книги вашего ученого.
Оба исследователя молчали, подозрительно глядя на нее.
– Это… – начал младший.
– Этого нет в «Странствиях» Регелесса. – Отец его не намеревался сдаваться.
– Естественно. Одинокий путник, несколько лет бродящий по преддверьям афраагр, наверняка хорошо опишет мир племен, чья история дотягивается до времен Войн Богов. – Деана тяжело вздохнула, чувствуя себя так, словно беседует с ослом, а не со зрелым мужем. Этот старший, с надменной рожей и глупой уверенностью в собственной правоте, начинал ее раздражать. – Даже старейшие и мудрейшие из наших Песенников Памяти не утверждают, что узнали больше нескольких слов из повествования, которое мы как иссарам создаем. Ты полагаешь, что дискуссии и ссоры о значении отдельных Законов Харуды уже прекратились? Войны за Свитки завершились более тысячи лет назад, а племена все равно отличаются одеждами, обычаями, любимым оружием. Первые семь Законов Харуды – словно сталь в клинке, откованном в огне, они удерживают нас вместе; остальные четырнадцать – словно мягкое железо, и всякий интерпретирует их по-своему. Потому этот воин мог подарить жизнь вашему ученому, хотя другой мог бы его убить без малейшего колебания. Потому что мы не мертвые сущности, записанные в книгах, – указала Деана на полки, – но живые люди – и только благодаря этому ты еще живешь, Оглаль из Физ.
Тот вдруг заморгал и сглотнул, явно удивленный:
– Ч… что? Почему…
Деана положила руку на рукоять тальхера.
– Твоя стойка, сложенные на груди руки – в моем племени это оскорбительный вызов на битву, – прошептала она. – Ты считаешься знающим об иссарам, но не знаешь о том? Может, триста лет назад подобный жест не имел такого значения или твой Регелесс не бывал в афраагре д’яхирров. Я терплю твою наглость, но, не будь я уверена, что происходит она из невежества, уже достала бы оружие. Это, собственно, пример сех’родри, акта сомнения. Не знаю, безумно ли ты отважный воин или просто глупец, который не знает, что говорит его тело, а потому я не отвечаю на твое оскорбление.
Руки мужчины упали, ладони сплелись впереди, а потом сзади тела, затем снова впереди. Деана наблюдала за этим танцем со все большей веселостью:
– Ни один из этих жестов ничего не значит, хотя лучше бы тебе не выставлять левую ногу вперед. Это поза, начинающая атаку.
Стопы старшего мужчины напряженно сомкнулись.
– Хорошо. Если ты полагаешь, что мое знание ценно, я бы хотела увидеть ту книгу с названиями. Сейчас же.
– Можете пойти ее поискать. Оба, – библиотекарь кивнула, а мужчины поклонились – старший глубже – и, отступая к выходу, удалились.
В зале воцарилось молчание. Черные глаза Авелонеи напряженно всматривались в Деану. Потом она расслабилась:
– Тебе не стоило вспоминать о месячных кровях. В этой стране они касаются только женщин, о чем мужчины не желают ничего знать.
Деана вздохнула:
– В моем племени есть одна пословица, которая, пожалуй, говорит о нас больше всех книг и свитков. Хочешь ее услышать?
– Конечно же.
– Переведу тебе на меекханский, поскольку в к’иссари она не рифмуется, а в своем суанари я не уверена. – Деана улыбнулась, хотя женщина не могла этого увидеть. – Если женщина твоя рубится лучше, чем ты, лучше бы тебе знать, когда у нее трудные дни.
Наградой был смех, громкий и искренний. Библиотекарь оперлась о каменный стол.
– Ох… Охо-хох. Ты права, это говорит больше… Но я не могу перенести это в книгу, поскольку…
– О таких вещах не пишут?
– Именно. А насчет того, чтобы не складывать руки на груди, – это правда?
– Да. Это сможешь записать?
– Ох. Они наверняка это сделают. Вместе с описанием того, как смерть заглядывала им в глаза, пока они добывали это знание. Откуда ты знала, что воин из «Торговых рассказов» был старше? Гелурти вспоминал об этом лишь единожды, когда писал о лице, изборожденном тысячью ветров.
Деана пожала плечами в жесте, известном всем и каждому издавна.
– Сех’родри – это акт сомнения. А молодость его не знает.
Интерлюдия
Йатех проснулся раньше, чем открылась дверь его комнаты, а доски пола предостерегающе скрипнули под маленькими стопами. Он вскочил, меч вылетел из ножен и заскрежетал о белый клинок.
Иавва.
Она смотрела на него бесстрастным взглядом, в темноте глаза ее напоминали колодцы, наполненные ртутью. Кода он открыл рот, положила палец ему на губы, развернулась и двинулась к дверям. Ей не было нужды говорить: «Пойдем».
Они наняли две комнаты в заезжем дворе в лучшем районе Понкее-Лаа, где останавливались купцы и не слишком сильно разорившиеся дворяне. Канайонесс настаивала на личной спальне, хотя им и довелось уже провести немало ночей в самых разных местах, порой кутаясь одним одеялом, а потому наверняка тут и речи не шло о чувстве приватности. Она просто хотела порой побыть одна. А то в обществе Иаввы было непросто.
