Двадцать процентов оптовой наценки мы заработали практически за день на трёх сорокатонных вагонах. Один вагон, с учётом роста цен, оставили на хранение и потом не торопясь реализовывали его мелкими партиями, но уже по совсем другим ценам. Часть прибыли шла ещё одному нашему дольщику, которым являлся «тренер»-директор. Он помогал нам, где с транспортом, где с хранением, а где и подстраховывал от бандитского внешнего мира.
Хотя подстраховка в ту пору могла обернуться и другой стороной — либо рэкетом, либо даже захватом фирмы. Но моя фирма слишком быстро переросла рэкетируемый многочисленной шпаной преступного мира уровень, обзавелась собственной вооружённой охраной, связями в нужных структурах — и большинству бандитов стала не по зубам.
На этом, пока не очень цивилизованном этапе существования фирмы случилась и ещё одна история, которую можно, наверное, назвать «рыбный триумф».
Был у меня в Москве товарищ, с которым вместе защищали диссертацию по социологии. Он узнал, что я занимаюсь бизнесом и есть кое-какие успехи, подумал, почему бы и ему не заняться… Я предложил ему искать продукцию, которую можно отправить в Иркутск.
И вот он какими-то путями находит человека, у которого оказался выход на «Мосрыбу» — не на какие-то прочие товары, а снова именно на рыбу. Прямо мистика какая-то. Может быть, помогают давно ушедшие в мир иной байкальские предки? У них кроме золотодобычи был и рыбный промысел, и торговля. Бывая на Байкале, я всегда о них помнил. Позже написалось не одно стихотворение, посвящённое им:
В молитве я предков своих вспоминал,
Желая им вечного рая,
И парус-мираж на меня наплывал,
И чаек тревожилась стая.
Как пастырь суровый, Байкал мне внимал,
Спокойный от края до края.
И лодку из прошлых времён посылал,
Связному времён доверяя.
И вот два посредника — мой товарищ Юрий и его знакомый, у каждого из которых был заложен посреднический интерес в данной операции, — повезли меня к рыбникам, но уже не камчатским, а московским.
В аспирантуре у нас с Юрием научным руководителем была профессор философии Ирина Ивановна Чангли, и обоим нам не повезло, что она уволилась из академического Института социологии, в котором мы должны были защищать диссертации. Попасть на защиту в то время было непросто, особенно без пробивного руководителя, но фортуна нам всё-таки улыбнулась: для какого-то босса была специально организована внеочередная защита, а чтобы всё выглядело не так нахально, для прикрытия взяли двух простых очередников, то есть нас. Мой коллега защищался после трёх лет обучения в очной и года в заочной аспирантуре. Я защитился за рекордные три заочных года. Мы подружились. Впоследствии он приезжал ко мне в гости в Иркутск. Сблизила нас не только совместная защита и общая неприятность с руководителем, но и банкет в ресторане с поэтическим названием «Черёмушки», на который мы тайно пригласили и руководителей нашего институтского отдела, и членов учёного совета, и оппонентов. Бывали случаи, когда банкет рассматривался как взятка и результаты защиты аннулировались. Но где, как говорится, наша не пропадала. Гулянье каким-то странным образом перетекло после закрытия ресторана в общежитие, причём не наших аспирантов, а почему-то медиков, и закончилось под утро. То были задорные, иногда, увы, до безрассудности, молодецкие времена. Но и повод был знатный. В застойный период диссертация являлась залогом высокой зарплаты и жизненного успеха. Такое событие было грех не отметить с сибирским размахом.
Пока ехали по Москве, вспомнилось, как Юрий очень интересно рассказывал о своих питомцах — говорящих попугаях, коими давно увлекался, а также развивал мысль о подсознательном поиске женщин, похожих на мать, а где-то и на самого себя. В это легко верилось. Даже собаки подбираются часто похожие на хозяев. Во всяком случае, у похожих на медвежат чау-чау хозяева всегда толстяки, а у доберманов — наоборот. Слушать его было занятно, но в разговоре выяснилось, что приятель, выражаясь фигурально, тяжело болен бациллой Москвы и выздороветь не смог. Он влюбился, причём не в женщину, не в красавицу жену, преданно перенёсшую четыре его аспирантских года, а в образ жизни столичных академических учёных, у которых было всего два присутственных дня на работе в неделю, и то до обеда. Всё остальное время они (учёные академического Института социологии), жили свободно, как вечные студенты, имели право работать или не работать в библиотеках Москвы и дома. К тому же им была положена дополнительная жилплощадь. Просто фантастическим казался такой образ жизни для человека, которому приходилось вкалывать либо у кульмана, как он, либо в цехе на заводе, как я, от звонка до звонка, а часто и после звонка (работал начальником цеха по двенадцать и более часов), да ещё за колючей проволокой режимного предприятия. А тут в рабочее время можно было не только в библиотеку пойти, но и в спортзал, и в кино, и просто погулять; у кого склонность была к выпивке, то и попьянствовать. И он, заболевший Москвой, обменял свою трёхкомнатную квартиру с попугайчиками и доберманом в Волгограде на однокомнатную в Москве, поселившись в ней вместе с женой, сыном, которому в ту пору было уже лет пятнадцать, да ещё и матерью. Пришлось ему временно пойти на какую-то неинтересную работу в отраслевой строительный институт, чтобы хоть как-то за пару лет расширить свою жилплощадь. Но пока он ждал очереди, у него, в тесноте, испортились отношения не только с женой, но и с сыном. С женой он развёлся, родной сын стал врагом. Такой ценой, и потеряв к тому же несколько лет в далёком от его интересов институте, он добился своей цели и стал московским научным сотрудником. Но грянула перестройка, и все привилегии, вместе с хорошей зарплатой кандидатов и докторов наук академических институтов, испарились, как и семья.
В такой кризисной ситуации мы с ним встретились снова. Он судорожно искал, чем заняться, помимо сидения в опустевших и нагоняющих смертную тоску библиотеках. Особенно тоскливо было тем, кто помнил ещё недавнее многолюдье и какую-то почти праздничную суету в Ленинке. Суету праздника знаний и приобщения к вечному миру человеческой мысли, устремлённой из прошлого в светлое будущее.
Ближе к цели воспоминания прервались, и подумалось: опять рыба. Наверное, московские рыбники хотят, чтобы я с какими-нибудь их договорами поехал на Камчатку или на Сахалин «выхватывать» разнаряженную им продукцию и, может быть, повторять первоначальные подвиги. Ох, не хотелось бы снова испытывать судьбу.
При социализме мне несколько раз приходилось помогать отделу снабжения радиозавода и ездить с договорами и разнарядками к смежникам — отгружать, например, дефицитные алюминиевые трубы, из которых в моём цехе изготавливались сверхмощные антенны для военных машин связи. Основной задачей при этом было опередить других «толкачей» и небольшими подарками, либо походом в ресторан, либо приглашением на Байкал и т. д. добиться первоочередной отгрузки, чтобы не сорвать план своего цеха и своего завода. Премия коллектива при выполнении плана достигала 35 %, и это, при отсутствии других доходов, было очень весомо.
Но тогда около предприятий не крутились бандиты. Теперь их задача — самим урвать выпущенную продукцию и продать её любым страждущим по завышенным ценам. Наверное, и на Камчатке я закупил рыбу по этой же схеме, как знать.
