Под долгие выступления мысли вновь вернулись к собственной бороде, которую когда-то заставил сбрить главный инженер, а в прошлом простой водитель будущего министра.
Когда я ушёл с должности начальника цеха, поступив в заочную аспирантуру, бороду с полным на то основанием отпустил раз и навсегда.
Но один раз я всё же предпринял попытку «обезбородиться», как-то на отдыхе уступив просьбе жены. Тем более что седина в бороде и в прилагающихся к ней бакенбардах явно не молодила. После бритья, о ужас, я почувствовал себя так, как будто мне предстоит голым выходить на люди. В то время мы, слава Богу, были не в родном городе, а отдыхали в Таиланде, где знакомых практически не было. Тем не менее состояние души было близким к депрессии. Немалая и ещё непривычная седина на лице при подходе к пятидесятилетию мне становилась в тягость, но и без бороды жить, как выяснилось, невмоготу. Всё же лет двадцать носки её и днём и ночью — стаж немалый. Что же делать: и с ней негоже, и без неё нельзя. Совершенно неожиданно для себя я вдруг остро почувствовал какой-то жизненный тупик. Думаю, что не один слабонервный в такой ситуации приблизился к опасной суицидальной черте!
«Скорой помощью» выступило время. Дня через три-четыре стала заметна щетина, и я спрятался за неё с таким чувством облегчения, как застигнутый врасплох любовник в собственные штаны. А ещё через несколько дней я придал нарождающейся растительности новую классическую форму чеховской бородки. Без бакенбардной нагрузки объём седины на лице резко уменьшился, я помолодел, успокоился и решил никогда больше не носить физиономию «голышом». Про бороду «аксакал» не намекнул, иначе повеселил бы ещё больше.
Но запущенная неожиданным образом цепочка воспоминаний вдруг резко обрывается, из уст ведущего, кстати, не простого, а заслуженного артиста России, доносятся знакомые слова: член Союза художников и писателей… Многие в зале ещё помнили моё неформальное выступление на инаугурации мэра, когда с весёлыми комментариями я дарил небольшую картину и читал, как всегда ёмкое и остроумное, стихотворение Николая Зиновьева:
Давно по миру слух ползёт,
В умах родившись не в убогих:
Россия скоро упадёт.
Не веселитесь наперёд!
Коль упадёт — придавит многих.
А может статься, что и всех.
Что, кроме мокрого следа,
Тогда останется от мира?
Молитесь лучше, господа,
За нашу Русь, а то — беда.
Так мне пророчествует лира.
И в этот раз, когда ещё только шёл к трибуне, слышал уже лёгкий одобрительный шум и чувствовал какую-то добрую ауру, рождённую ожиданием если не шоу, то всё-таки того, что я развею придавившую зал смертельную скуку, которая с каждым выступлением становилась всё тягостней. Необычность моего выхода была уже в том, что следом за мной, как за булгаковским Воландом, на сцену взошли два ассистента: Дриц и сын — с весьма немаленькими картинами, которые установили на сцене для всеобщего обозрения. Поскольку, кроме цветов и очень маленькой копии какой-то картины, подарков не наблюдалось, то интрига была создана.
Сидящий в первом ряду главный врач, он же бывший министр здравоохранения, с нескрываемым любопытством провожал глазами уходящего на своё место Стаса. Поэтому я и начал с представления, сказав, что это мой сын, приехавший специально из Москвы на юбилей думы. Но поскольку он трудится в американской фирме, то городское событие приобретает международный размах, и даже американские санкции за Крым не отразились на думской годовщине.
Затем я решил исправить извечную российскую черту мгновенно забывать, а то и чернить бывших правителей любых рангов — от Сталина, Хрущёва и Горбачёва до предшествующего председателя нашей думы — Андрея Николаевича Лабыгина.
Я-то уж точно никогда не забуду его председательство. Именно он приложил немало усилий, чтобы убедить думских «бояр»-завистников присвоить мне звание почётного гражданина. И хотя он, как и большинство чиновного люда, не очень близок к культуре, но всё же получилось, что именно при нём и с его участием бедных художников освободили от арендной платы за мастерские. Удалось мне вытащить его и на встречу с нашей небольшой писательской организацией и даже убедить стать лицом изданного, как и ряд номеров журналов «Иркутский кремль» и «Сибирь», на мои средства первого выпуска журнала «Иркутский писатель», где было размещено его пространное и откровенное интервью. Правда, впоследствии, уже после выборов, он высказал упрёк за то, что слишком откровенное интервью могло сработать на выборах и в минус, если бы его серьёзно заметили во время выборного марафона. Но, к его счастью и к беде страны, в последние годы воздвигнута «Берлинская стена» между литературой и журналистами, состоящими сплошь из пиарщиков и информационщиков. Писатели оберегают себя от СМИ, напрочь отключая телевизоры, а журналисты «спасаются» от литературы. Вот «злые» пиарщики и не заметили нашу публикацию в литературном журнале «Иркутский писатель». Видимо, поэтому на недавних выборах не привлекал «мой благодетель» ни меня и никого из писателей к выступлениям.
Невольно, кажется, подставил я его и ещё в одном очень деликатном вопросе. Моим знакомым рассматривалось судебное дело по поводу снятия его с выборов, и я имел возможность если не влиять, то хотя бы успокаивать «подсудимого» информацией о благоприятном для него исходе. И не ошибся. Но вскоре он обратился ко мне с аналогичной просьбой по другому кандидату у того же судьи. В выборной горячке Дриц, не согласовав со мной, интересовался, а может быть, и просил за другого, нежели я, кандидата. Поскольку интерес Дрица был, как всегда, весьма настойчивый, то его просьбу и приняли за совместную. В результате информация о том, что у нашего с Дрицем «протеже» преимущественные шансы, оказалась неверной. Хорош помощник, который играет свои партии вразрез со мной и вносит путаницу. Представляю, в какое положение перед серьёзными людьми с неверным до последней минуты прогнозом попал мой «подшефный». Может быть, эта информация не позволила им предпринять какие-либо серьёзные меры в выборной стратегии. В общем, «благодарность» с моей стороны получилась серьёзно смазанной.
Зато сегодня у меня появилась реальная возможность хоть немного поработать на имидж симпатичного и на редкость остроумного нечиновного чиновника. Кстати, если бы я вновь пошёл на последние выборы, то мы встретились бы с ним, скорей всего, по разные стороны баррикад общего округа и могли стать врагами, как это нередко бывает. Но «местечковая политика», без настоящей политики, не для меня. Оно и к лучшему. Он стал депутатом, не внакладе и я.
Все эти соображения текли параллельно где-то в изгибах сознания, когда я искренне благодарил бывшего председателя за оказание конкретной помощи иркутской культуре, отметив, что это особенно важно в русле политики президента, объявившего 2014 год Годом культуры в России.
В зале, где шло заседание, было холодновато, и я решил связать и культуру и температуру в тёплом, как русская печь, стихотворении опять же Николая Зиновьева:
Мы спали на русской печи,
Счастливые русские дети.
В печи мать пекла калачи,
Вкусней не встречал я на свете.
Ты, память, давай не молчи!
Как вены, вскрывай свои дали
Про то, как на этой печи
Мы русские сказки читали.
Где нынче та русская печь?..
А там, где и русская речь.
Тема тепла была кстати ещё и потому, что до выхода на сцену я шутливо предложил в записке пиджак явно зябнувшей своей очень непростой соседке по бизнесу, обаятельной покупательнице «приграничного» бизнес-объекта.
