Издали Кожоль заметил, как аббата вдруг передернуло, и он поспешил пройти мимо дома.
Когда Монтескью поравнялся с Пьером, он казался неожиданно взволнованным.
– Господин Кожоль, не находите ли вы, что вы обязаны безусловно мне повиноваться? – спросил он отрывисто.
– Да, аббат.
– Итак, я требую, чтоб вы оставили своего друга в этом доме и не старались бы добраться до него без моего разрешения.
Кожоль сделал нетерпеливое движение.
– Я вам приказываю, сударь, в интересах дела, которому мы оба служим… во имя короля, – добавил аббат.
Молодой человек молча поклонился начальнику и удалился. Прежде чем уйти, аббат бросил прощальный взгляд на дом Сюрко и весело прошептал:
– Судьбы своей не избежишь. Там или здесь, но Бералеку на роду написано быть соблазнителем – ради торжества королевского дела.
IX
Если осужденный на смерть имеет в распоряжении двадцать четыре часа на проклятия своим судьям, то подчиненный должен располагать таким же временем, чтобы роптать на свое начальство. Граф Кожоль, возвращаясь в гостиницу «Страус», от всей души ругал Монтескью.
– Чтоб ему провалиться, проклятому аббату! Какая польза в том, что Бералек сидит в этой помадной банке! И ладно бы только нелепое промедление в нашем деле. Но нет! Тут еще и строгий запрет видеть моего друга! О! Этот приказ меня бесит! Чтоб отвести душу, с каким удовольствием я бы намял сейчас чьи-нибудь бока!
Едва Кожоль загадал это желание, как вдруг чей-то голос выстрелил над его ухом изо всей силы здоровых легких: – Да здравствует Директория!
То был почтенный Жаваль, который, завидев дорогого постояльца, спешил засвидетельствовать свою преданность законной власти.
При этом оглушительном реве Кожоль с яростью обернулся.
Видя сверкающий взгляд жильца, трактирщик, выдавивший было приятную улыбочку, весь позеленел и затрясся.
– Подставь-ка мне свою спину! – сухо сказал Пьер.
– Но гражданин… вежливость…
– Спину подставляй! – еще строже велел молодой человек.
Жаваль понял, что тут нечего было рассуждать или объясняться по поводу этой странной фантазии, и повернулся.
Но как только он исполнил приказание, то сразу почувствовал, что зашатался с головы до ног от здорового пинка по некоторым мясистым частям своей особы.
– Уф! – произнес Кожоль со вздохом удовольствия, показывавшим, что он славно успокоил свои взволнованные нервы.
Потом он прибавил очень ласковым голосом:
– Благодарствую, мой дорогой Страус.
Жаваль был так ошеломлен этим чудовищным ударом и этим «благодарствую», что придумал сказать только одно: – К вашим услугам, сударь.
У Кожоля дурное расположение духа никогда не было долгим, и в следующее мгновение он уже весело заговорил: – Теперь, Страус, надо довершать твои благодеяния и дать мне поесть: у меня волчий аппетит. С самого утра я порядочно находился.
– Гражданин, вероятно, побывал по крайней мере у самой Гренельской долины? – спросил дрожащим голосом Жаваль, продолжавший видеть в жильце властелина своей судьбы.
– Да, именно. Я следил там за одним делом, – намекнул Пьер, считавший полезным поддерживать в своем хозяине постоянный страх.
«Без сомнения, чудовище приказало расстрелять двух или трех жертв… Для него это средство возбуждения аппетита», – подумал испуганный трактирщик.
– Ну же, – крикнул граф, – поворачивайся поживее, любезный! У меня мыши скребутся в животе.
– Так ваша милость сядет за стол, не повидавшись с господином, который с час уже ждет вас в вашей комнате? – спросил Жаваль.
Пьер навострил уши.
– Что ты сказал? Меня ждут? Меня? – переспросил он, скрывая свое удивление.
– Да, гражданин. Гость отчетливо выговорил мне ваш титул и фамилию: кавалер Бералек.
Кожоль собрался было отнекиваться, когда вспомнил, что для трактирщика он и был кавалером Бералеком с того самого дня, как впервые встретил Жаваля.
Ивон уже попал в опасный переплет; и теперь не время было уклоняться, возможно, от новой беды, грозившей его другу.
«Ай, да ну! – думал Пьер весело. – Забавно, однако, что моя мистификация может втащить меня в какое-нибудь смешное приключение. Ну! По крайней мере я убью время, пока аббат не соблаговолит дать свое согласие на свидание с другом».
Кожоль тотчас решил, что ему делать.
– Ты говоришь, Страус, что меня ждут наверху?
– Да, в вашей комнате.
– Хорошо, иду туда.
– Не пообедает ли кавалер сначала? Вы, конечно, забываете, что обед стоит в счете за комнату… так же как и завтрак, и ужин! – поспешно кричал Жаваль вслед графу, который уже бежал вверх по лестнице.
Перед своей комнатой молодой человек остановился и сказал себе:
– Будем действовать осмотрительно и убедимся прежде, видел ли незнакомец Ивона.
Граф толкнул дверь, и его глазам предстал гость, стоявший перед окном и терпеливо смотревший на улицу, барабаня пальцами по стеклу.
«Господи боже! – подумал Пьер. – Вот так рожа! Низкий лоб, тонкий рот, словно без губ, глаза, почти совсем прикрытые тяжелыми, нависшими веками», – таковы были отличительные черты этого угрюмого, сонного лица. Но почти не видимые глаза незнакомца сверкали звериной хитростью.
Посетитель сделал несколько шагов к графу и спросил замечательно кротким голосом: – Вы кавалер Бералек?
«Он не знает Ивона», – подумал Кожоль, склоняя в приветствии голову, что можно было принять за утвердительный жест.
Подняв глаза, молодой человек уставился на гостя в ожидании. Тот понял и прибавил: – Меня зовут Фуше.
При имени Фуше, который во время своего правления в Дионе проливал ручьями кровь соотечественников, граф содрогнулся от невольного отвращения и ненависти, но сразу обуздал свое волнение.
– Ну, что ж, гражданин Фуше! Что вам угодно от меня? – спросил он, притворяясь удивленным.
Фуше, впоследствии страшный префект полиции, в то время приблизился к своему сорокалетию. Видя презрение и пренебрежение к себе сильных мира сего, этот человек, предчувствовавший какой-то переворот в правлении, поворачивался в разные стороны, как флюгер, безошибочно чувствуя, откуда дует ветер. Не доверяя в то время успеху Бонапарта, который, по его мнению, сделал непростительную глупость, покинув Францию, Фуше желал увериться, нельзя ли с выгодой вернуться в ряды роялистов. Иначе сказать, он продавал себя тому, кто сумел бы дорого оценить его таланты, бесспорно, замечательные.
Накануне, на балу Директории, он отгадал тайну роялистской интриги благодаря сцене, произошедшей между любовницей Барраса и неизвестным ему щеголем. Читатель помнит, что Фуше входил в зал в ту самую минуту, когда Ивон, пользуясь обмороком дамы и всеобщим замешательством, опрометью бежал из комнаты. Молодой человек исчез так быстро, что Фуше не успел его рассмотреть. Когда он помогал Баррасу переносить бесчувственную женщину, она что-то проговорила.
