Среди этих быстро разбогатевших счастливцев только двое могли несколько оправдать происхождение своих капиталов полезным открытием. Уврар и Сегэн изобрели новый и скорейший способ дубления кожи и получили привилегию снабжать этим материалом армии.
Жадные до удовольствий, Уврар и Сегэн, в то время друзья, бездумно сорили деньгами, из-за чего нажили себе завистливых врагов. Но из двух товарищей Сегэн заслужил больше проклятий: новости о его эксцентричных выходках ни на миг не сходили с языка у толпы. Капризы Сегэна считались верхом сумасбродства.
Таким образом, класс людей, называвшихся «les parvenus», навлек на себя общее раздражение. Это-то раздражение преимущественно и обеспечивало громкий успех театру, осмеивавшему выскочек публично.
Теперь возвратимся к нашим героям.
Пока ужинавшие в нижнем этаже весело болтали друг с другом, Кожоль раздумывал, как бы ему выйти из своей засады. Попробовать поскорее выбраться из дома, наполненного гостями и прислугой, значило бы рисковать с кем-нибудь встретиться, и дело могло бы кончиться плохо. Поэтому Кожоль предпочел выждать, пока все эти весельчаки выйдут из-за стола и лягут спать.
Навострив ухо и следя за разговором, граф размышлял: «Да, но ведь когда они пойдут спать, хозяйка этой спальни взойдет сюда вместе с… тем, для кого приготовлена вторая подушка. Но… Ба… скорее можно оправдаться перед двумя лицами, чем перед двадцатью. Буду ждать и слушать… тем более что их беседа довольно интересна».
Разговор внизу продолжался.
– А кстати, о Сегэне, – сказал Уврар, – что делает Сегэн, милая Пусета, почему его нет на нашем ужине?
– Сегэн отдыхает после своего вчерашнего сумасбродства, – отвечала Пусета. – Милостивые государи и государыни! Вы, быть может, не знаете о последней милой выходке этого глупца? Кажется, он находит, что еще не достаточно говорят о нем, потому что он каждый день выдумывает что-нибудь новое.
– А что же он сделал?
– Расскажите нам об этом, Пусета!
– Слово за Пусетой!
– Расскажи нам о новой шалости Сегэна!
На все эти восклицания Пусета отвечала:
– Вчера в своем прелестном доме, находящемся в улице Анжу, он давал бал всем Чудихам, которые явились туда рассеять скуку праздника, устроенного Директорией. В парадном зале Сегэн принимал дорогих гостей, по своему обыкновению, одетый в домашние туфли, халат и ночной колпак. Когда бал был в полном разгаре, он велел затворить все двери, чтоб никто не мог убежать… и затем… угадайте, что он выдумал?
– Ну, рассказывайте, Пусета! Не заставляй нас дожидаться с разинутыми ртами! – произнес капиталист.
– Ах! Провались ты к чертям, Уврар, с твоими остротами; остри для самого себя! – вскипела одна дама, которой шампанское развязало язык.
– Продолжай, Пусета! – вскричал Од.
– Ах! Вообразите же, что наш Сегэн взял охотничий рог и спустился в ярко освещенный сад. Он велел отворить псарню, где держит свору в тридцать гончих; затем один из его слуг развязал мешок, в котором был спрятан заяц, и началась травля. Сделав по саду кругов двадцать, заяц проскочить в дверь дома, в пеструю толпу танцующих. Все гости увидели зайца, преследуемого тридцатью собаками, а за собаками шел сам Сегэн в халате и продолжал трубить в рог изо всей силы своих легких. Можете судить, что за суматоху произвело это в залах, двери которых были заперты слугами по распоряжению хозяина. Наконец, через пять минут, собаки смогли поймать зайца, потому что он запутался в юбке одной старухи маркизы, которая прибыла на бал только потому, что ей сказали, будто дом Сегэна – единственный, в котором она еще найдет утонченные манеры старого режима.
Пусть читатели не подумают, что мы выдумали этот рассказ мадемуазель Пусеты. Факт охоты в залах есть факт исторический, и в фантазере-миллионере Сегэне бурлило безумное желание подражать подобным затеям.
Можно представить, какой успех заслужил рассказ за столом.
– Браво, Пусета!
– И, – прибавила рассказчица, – предполагают, что по случаю этой охоты Арманом Гуффе сложена песня. Она поступит в распродажу в Пале-Эгалите
[13].
– А вы знаете новость про Пале-Эгалите? – спросил Од.
– Какую?
– Актер Барба оставил театр Ситэ, чтобы основать книжную торговлю.
* * *
Конца этого разговора Кожоль уже не слыхал.
Утомленный трудами нелегкого дня, удачно закончившегося, граф, чтоб отдохнуть немного, имел неблагоразумие сесть. Как он ни пытался бороться с дремотой, – она победила его. Пьер забылся сном.
Долго ли он спал?
Странное ощущение вызвало его из дремы.
Когда он открыл глаза, то увидел перед собой полную грации и свежести блондинку. Она весело смеялась и слегка щекотала его нос пуховкой для пудры.
– Ну, вот! – весело вскричала прелестная блондинка. – Теперь, когда вы проснулись, милостивый государь, – я надеюсь, что вы расскажете мне, как это так случилось, что вы расположились в спальне девицы, которая не знакома вам ни по Еве, ни по Адаму.
– Охотно, мадемуазель Пусета.
– Вот как! Вы знаете мое имя!
– Да, я целый час слушал разговор ваших гостей.
– Отчего же вы не сошли к нам ужинать? – вскричала мадемуазель Пусета с изумлением.
– В качестве кого бы я сошел?
– И в самом деле, – это правда. А я и забыла спросить, кто вы такой?
Мадемуазель Пусета села в кресло, грациозно изогнув свой стан, и произнесла с немного комической серьезностью:
– Ну, отвечайте же, милый мальчик!
– Ого! Милый мальчик! Это уж лесть! – отвечал Пьер, изображая скромность.
– Ах! Что за пентюх! Вы хотите отвергнуть единственное смягчающее обстоятельство, говорящее в вашу пользу? Разве вы думаете, что я точно так же встретила бы моего трубочиста, если бы увидела, что он храпит ночью в моей спальне, этого трубочиста, который так же безобразен, как семь смертных грехов… даже тогда, когда он смоет свою грязь.
– В таком случае я раскаиваюсь. Ну, пусть я буду милым мальчиком, – сказал Кожоль, – которого сильно развеселила болтовня милой актрисы.
– Ах, в этом нет ничего странного. Прозвище весьма подходит вам, – сказала мадемуазель Пусета, у которой, по-видимому, были особые привилегии для милых мальчиков.
Разгадка в том, что Пьер, не обладая красотой Ивона, сложен был не хуже последнего.
– Ну, продолжим наши расспросы, – сказала актриса. – Как вы попали сюда?
– Через стену.
– О-о! Это уж совершенная глупость. Ведь дверь дома остается открытой всю ночь.
