Решив таким образом, Бералек растянулся на полу во всю длину своего тела, как будто неожиданный сон свалил его здесь. Рука его, обвивавшая голову, скрывала часть лица, позволяя в то же время наблюдать за действиями приближавшегося врага.
Лебик, уверенный, что молодые люди погружены в свинцовый сон, не заботился теперь о том, чтоб умерять свои шаги, тяжело раздававшиеся в ночной тишине. Ивон, лежа неподвижно, старался дышать тихо и мерно, как дышат спящие.
Гигант толкнул дверь.
При виде Лоретты и Ивона, застывших на месте, на котором, казалось, застигло их оцепенение, Лебик грубо захохотал.
– Ага, – сказал он, – вот заснувшие пташки! Кажется, они почувствительнее к гостинцу, чем этот проклятый ускользнувший бретонец.
Он приблизился к кавалеру.
Ивон, следивший из-под локтя за всеми его движениями, не видя оружия в руках верзилы, позволил ему подойти.
– Начнем с этого, – сказал Лебик.
Он встал на одно колено, приподнял притворно спящего и, прислонив спиной его к другому согнутому колену, начал развязывать Бералеку галстук.
«Не собирается ли он душить меня?» – думал Ивон, позволявший вертеть себя и так и этак.
После галстука гигант стащил с него и камзол. Раздевая молодого человека, бандит говорил вслух:
– Вот ты и готов, ледяной вздыхатель, ты, который до сих пор еще не догадался, что я тебя принес сюда не для одного воркованья.
«Вот как! Это он меня спас, неплохо бы и это принять к сведению», – подумал кавалер, продолжая храпеть.
– Жалкая бабенка! Живет здесь целые месяцы из-за пустой ямки на голове и ничего больше не делает, только глазки строит изподтишка. Никуда не годен!!! – бранился гигант, стаскивая жилет с молодого человека.
В эту минуту часы пробили один раз.
– Уже! – вскричал Лебик. – Гром и молния! Довольно с этого, нечего с него больше взять. Теперь осталось как раз столько времени, чтоб докончить.
Он положил Ивона опять на пол, подошел к кровати, отдернул одеяло и, возвратясь к спящему, поднял и положил его на постель, раздетого по пояс.
– Теперь к госпоже! – сказал лакей.
Услыхав шаги по направлению к креслу, Бералек, вполне уверенный, что мошенник повернулся к нему спиной, открыл глаза.
Лебик остановился перед спящей Лореттой.
– Бедная малютка! – сказал он. – В сущности, она предоброе создание.
Гигант пожал плечами, смеясь.
– Тьфу ты! Я тут не для того, однако, чтоб нежничать, – хихикал он. – Ну, хозяюшка, теперь бай-бай!
«Но, черт возьми! – подумал Ивон. – Уж не окажется ли этот господчик, которого я принимаю за отъявленного негодяя, просто-напросто добродетельной гувернанткой, укладывающей спать больных детей.»
Видя, что лакей протягивает к ней руки, он решил: «Он понесет Лоретту в ее комнату».
Удивление, овладевавшее вдруг молодым человеком, подавило в нем крик ярости, готовый вырваться из его груди, когда он увидал, что гигант, вместо того чтоб поднять легкую ношу, принялся расстегивать ее корсаж.
Осторожность подсказывала кавалеру не двигаться и выжидать.
В несколько секунд Лебик стащил с вдовы лиф-баску, не пристегнутую к юбке. Алебастровые плечи и прекрасные руки обнажились перед удивленным взором Ивона. «Зачем раздевать Лоретту здесь?» – спрашивал он себя.
Вместо одного из тех корсетов на стали и китовом усе, бывших тогда в большом употреблении, Лоретта носила небольшой белый канифасовый лифчик, застегивавшийся на пуговицы. Громадная рука Лебика коснулась ее груди и сняла его. Под тонкой батистовой рубашкой обрисовались очертания изящного бюста.
– Гм! Лакомый кусочек, – бормотал Лебик, любуясь.
Ивон тихо приподнялся на постели с намерением броситься на гиганта. Он уж готов был сделать прыжок к нему, когда услыхал его шепот:
– Вот и довольно. Некогда заниматься бабьими юбками.
Бералек, удивленный, опять лег неподвижно.
– Ну, ну, хозяюшка, пойдем бай-бай, – повторил слуга.
Прежде чем Бералек успел придумать какое-нибудь объяснение происходящему, гигант поднял Лоретту и положил ее в постель рядом с Ивоном.
Лакей накинул одеяло на молодых людей, оставив обнаженными бюсты спящих, и захохотал.
– Ай да картина!
Ивон чувствовал, что Лебик смотрел на них, и скоро услыхал, как тот прибавил:
– Красивая картина, но недостаточно страстная… придадим ей побольше выразительности.
Бандит подошел в кровати.
– Ну, ну, красоточка, – сказал он смеясь, – будьте полюбезнее со своим возлюбленным.
Кавалер почувствовал, что его шею обхватывали прелестные ручки Лоретты, управляемой Лебиком.
Сцена эта была до того неожиданна, и особенно ее развязка так странна, что Бералек забыл свои опасения при сладостном прикосновении почти обнаженной груди той, которую так любил.
С закрытыми глазами, неподвижный и взволнованный, он прислушивался к трепетавшему у его груди сердечку Лоретты. Он опомнился, когда услыхал голос Лебика, говорившего:
– Другие зрители могут явиться теперь, когда комедия готова.
XVІ
Если бы Лебику вздумалось понастойчивее продолжать преследовать аббата, он бы очень удивился превращению человека, уже вызывавшего у него подозрения.
В нескольких шагах от бульвара аббат сел в карету, по-видимому, ожидавшую его. Экипаж катился несколько минут очень медленно, как будто вез больного, и, когда остановился на углу улицы Ришелье, то из него вышел уже не бретонец, а мирный горожанин, весь в черном, настоящий образчик тех спокойных, богатых голландцев, которые в ту эпоху наводняли Париж, принимая деятельное участие в общественных делах, как ростовщики, ссужая небольшими суммами, возвращавшимися к ним с полновесной прибылью.
Аббат, обративший свою карету в гардеробную, вошел в широкую дверь, перед которой остановился его экипаж.
Спокойным шагом взбирался он по великолепной лестнице, устланной коврами, которые, конечно, нечасто попирались ногами духовного лица.
Монтескью находился перед залами Фраскати, этого знаменитого учреждения, которое во время Директории достигло вершины своей славы, поблекнувшей позднее, когда в нем введены были игры.
Старинный отель Лекульте, сады которого граничили по всей длине с бульваром, занимал пространство от угла улицы Ришелье (в то время Ла Луа) до нынешней улицы Вивьенн. В конце 1794 года он был куплен спекулянтами, обратившими его в дом увеселений… увеселений, производивших громадный фурор в светском обществе той эпохи. Чтобы представить славу подобного заведения, надо припомнить, как развращены были нравы во времена Директории.
