Апрель. Значит, впереди еще четыре месяца этого ада. Но Софи хочется продолжать, чтобы побыстрее с этим покончить. Положить конец надвигающемуся ужасу. Шесть мучительных недель она готовилась, по много раз анализируя свои варианты. Шесть недель долгих пробежек по берегу Темзы и изнурительных занятий в тренажерном зале, от которых немело тело, но не разум. Шесть недель, чтобы заново оценить их с Джеймсом отношения и спросить себя: чего я в действительности хочу?
Ответ Софи нашла на ощупь, потому что после того ужасного вечера в октябре не осталось никакой определенности: больше всего она хочет, чтобы не развалилась ее семья. Она хочет Джеймса. Несмотря на унижение, которому он ее подверг, несмотря на гнев из-за его неверности и эгоизма, навлекших на них все беды, Софи все равно хотела быть с мужем. Она не сомневается в его невиновности, так отчего же ей не остаться с ним?
Джеймс необходим ей как воздух. Порой Софи ненавидела себя за эту зависимость. Может, потребность держаться за своего мужчину заложена у нее в ДНК? Особенно сильно Софи ощущала ее в студенческие годы, догадываясь – всего лишь догадываясь: Джеймс ей изменяет, что бы он там ни говорил. Или же эта зацикленность возникла из-за постоянных измен отца Софи и не в последнюю очередь связана с финансовой стороной вопроса? Когда Макс ушел от Джинни накануне ее пятидесятилетия, трое их дочерей уже не жили дома, поэтому ей мало что досталось в качестве финансовой компенсации, хотя она сразу после свадьбы выбрала карьеру жены. Джинни твердила, что она «абсолютно счастлива», но ей пришлось продать старинный пасторский дом и удовлетвориться коттеджем в Девоне. Эмоционально ее жизнь стала ровнее – исчезли длительные периоды обостренной ненависти к себе, начинавшиеся всякий раз, когда Макс находил себе новую женщину (Софи росла в обстановке этих обострений), но, лишившись особняка, прежнего круга общения и социального статуса, Джинни жила теперь почти затворницей с двумя собаками – черным лабрадором и каштановым спрингер-спаниелем.
При мысли о подобном исходе Софи бросало в дрожь. Она слишком молода, чтобы посвятить себя детям или стать эксцентричной деревенской дамой. Не хотела она и участи соблазнительной разведенки – это разом лишит ее всех подруг. Таких не зовут в гости, не желая рисковать собственным супругом. Можно подумать, неверность Джеймса заразна или ее, Софи, эмоциональная незрелость и потребность непременно быть при муже окружают ее некой терпкой сексуальностью!
Наверное, было бы проще, будь у нее карьера, но она не вернулась на работу в качестве младшего редактора в детском издательстве после рождения Эмили: расходы на няньку съедали бы большую часть ее зарплаты. Джеймс, у которого мать никогда не работала, был только счастлив, что жена посвятила себя дому, детям – и ему. Сейчас Софи подозревала, что совершила ошибку. Детская литература была единственным, что ее интересовало в Оксфорде: она даже писала диплом по «Хроникам Нарнии», исследуя использование Льюисом мифа о фавне и темы похищения. Подумать только, она могла писать о таких вещах!.. Втайне Софи надеялась открыть новую Джоан Роулинг, но ей приходилось редактировать книги для дошкольников, где единственной опасностью было надеть не тот носок, а трудностью – поиски потерянного игрушечного динозавра. Нелепо было бросать ребенка на няньку ради того, чтобы издавать подобную макулатуру.
К тому же Софи всегда мечтала о свадьбе и собственной семье. В детстве она постоянно рисовала себя в свадебном платье. Муж – непременно красивый и успешный – числился в списке желаний рядом с детьми и исторической усадьбой с конюшней и огромным садом, обнесенным стеной. Так жила сама Софи, и этого ее приучили желать. Что ж, два пункта из трех выполнены…
Даже в Оксфорде ее главной целью было найти мужа. Может, и зря. Софи смотрела на свои старые фотографии и не понимала, почему так боялась остаться одна и мертвой хваткой вцепилась в Джеймса. Она была на диво хороша, но он порвал с ней в конце первого курса, и они не виделись семь лет! Софи научилась справляться сама. У нее были бойфренды – добрые, красивые, веселые, с которыми она расставалась, как только понимала: хороших мужей из них не выйдет. Были даже периоды, два раза по два месяца, когда она была совсем одна – и ничего, не умерла.
Но ей это совершенно не нравилось. Она бы не хотела снова жить одна. Джеймс слишком долго был ее приоритетом – сначала бойфрендом, потом мужем, которого хотели все женщины, а он выбрал ее и столько лет оставался ей верен, до самого этого непредвиденного случая, этой ужасной ошибки, которая теперь угрожает разрушить их брак. Больше всего Софи боялась услышать, как Оливия будет давать показания. Она обмирала при мысли, что Анджела Риган заставит ее выслушать историю знакомства Джеймса и этой Оливии: когда они впервые поцеловались, как часто занимались сексом, было ли это серьезными отношениями – длиной в пять месяцев, как сказал Джеймс, – или же случайной, торопливой, разовой связью.
Защита Джеймса, естественно, упирала на то, что это был секс по взаимному согласию, хоть мистер Уайтхаус и вел себя не лучшим образом, а теперь они имеют дело с классической местью отвергнутой женщины, о чем уже говорил Крис Кларк.
Изнасилования не было, но не было и романа: Софи приводило в бешенство, что какую-то случайную связь пытаются приравнять к любви. Уж она-то знает своего супруга и ручается – это был только секс.
Разумеется, она заставила Джеймса все ей рассказать – по предложению поверенного Джона Вести. Это лучше неожиданностей в суде. Если ей придется присутствовать на заседаниях (Крис Кларк считает, что ей обязательно нужно появляться, и Софи понимала, что так в конце концов и придется поступить), то она будет предупреждена и, следовательно, вооружена.
И Джеймс в подробностях рассказал о своей интрижке: где, когда, почему, сколько раз.
– Понятно, – повторяла Софи, стараясь говорить спокойно. – А что произошло в лифте?
Искушение заорать об этом треклятом лифте было почти нестерпимым, но Софи не вышла из себя, привычно сдержавшись. Она и ее дети – сейчас они ее дети, а не Джеймса, – должны оставаться спокойными. Она мысленно окружила себя твердой, непробиваемой оболочкой невозмутимости.
С гадливостью слушая спокойный голос мужа, уверявшего, что это был порыв безумной страсти, но, безусловно, по взаимному согласию, – она заставила себя выдержать весь этот разговор, давя бурлившую в груди ярость. Глаза у нее горели, но от бешенства она не смогла бы заплакать. Софи не спросила, любил ли Джеймс Оливию и считала ли Оливия, что любит его. Она притворилась, что это неважно, но на самом деле ей не хотелось слышать ответ.
Глава 12
Кейт
24 апреля 2017 года
В зале суда наступила тишина, напряженное ожидание, как за секунду до решающей подачи на Уимблдоне или как когда полузащитник выходит пробивать пенальти, которое решит судьбу Кубка мира по регби.
С оргвопросами разобрались – выбрали присяжных, договорились об организации рабочих мест, в срочном порядке обсудили с адвокатом защиты Анджелой Риган, что можно и чего нельзя приводить в качестве доказательств, чтобы обошлось без новых разоблачений в последний момент. Мы покашливали, тянули время и всячески старались подольститься к секретарю Лакхёрста Никите́, молодой азиатке, которая благодаря близости к судье сейчас была одной из самых важных персон в зале. Вместе с сидевшими сзади помощниками Тимом Шарплзом и Беном Кёртисом, которые занимались черновой работой – составляли проекты заявлений и координировали наши действия с солиситорами, мы обозначили свою территорию физически, интеллектуально и юридически не хуже двух котов, метящих окрестности.
