Я долила виски в тяжелый хрустальный бокал и плеснула туда чуть-чуть воды. Два бокала – моя норма, и я об этом помню. Без дисциплины нельзя – притупляется острота ума. Пожалуй, пора идти домой, но мысль вернуться в мою трехкомнатную квартиру, где царит идеальный порядок, совсем не привлекает. Вообще, мне даже нравится жить одной. Я слишком своевольна, чтобы заводить отношения, слишком ревниво отношусь к своему личному пространству, слишком эгоистична и слишком конфликта. Я, как роскошью, наслаждаюсь своим одиночеством – мне не приходится приспосабливаться к чужим запросам, когда в голове у меня прокручивается очередное дело или я с ног валюсь после выступления в суде. Но когда я проигрываю, меня возмущает замкнутая тишина. Я не хочу быть одна и пережевывать свои профессиональные и личные несовершенства, поэтому задерживаюсь на работе, когда семейные коллеги давно разошлись по домам, и ищу истину в кипах документов, придумывая способ победить.
По деревянным ступеням восемнадцатого века простучали каблуки других адвокатов, с лестницы долетел приглушенный смех. Начало декабря, все готовятся к рождественским праздникам. Пятница. В воздухе так и чувствуется всеобщее облегчение: закончилась трудная неделя. Я не пойду с коллегами в паб: у меня лицо надувшейся на крупу мыши, как говорила моя мать, а притворства с меня на сегодня достаточно. Не хочу, чтобы меня утешали и говорили, что вокруг сколько угодно самых разных дел, а браться за домашнее насилие – все равно что заведомо расписаться в поражении. Я не хочу через силу улыбаться, когда внутри все кипит, не хочу, чтобы мое настроение испортило общее веселье. К тому же там будет Ричард, мой бывший практикант – и любовник (но как о нас узнала его жена Фелисити, мы стали встречаться все реже). Не хочу раскачивать и тем более опрокидывать лодку их брака – и не хочу жалости Ричарда.
Раздался стук в дверь – резкий, короткий, дробный. Единственный человек, кого я сейчас смогу стерпеть, – Брайан Тейлор, мой помощник на протяжении всех девятнадцати лет работы на Свифт-корт, 1. У него сорок лет профессионального стажа, а здравого смысла и знания психологии больше, чем у многих юристов. Под гладко причесанными седоватыми волосами, аккуратно застегнутым костюмом и непременным «мисс» (Тейлор свято блюдет иерархию, по крайней мере в офисе) кроется острая проницательность, знание человеческой натуры и строгие нравственные принципы. Вообще Тейлор очень закрытый человек. Только проработав с ним четыре года, я узнала, что от него ушла жена, и еще через четыре года – что она ушла к другой женщине.
– Подумал, что вы еще на месте. – Тейлор просунул голову в дверной проем. – Я слышал о деле Батлера. – Он перевел взгляд с пустого бокала на бутылку виски и снова на бокал, но ничего не сказал.
Я пробормотала что-то уклончивое – вышло какое-то горловое рычание. Тейлор остановился у стола, заложив руки за спину, внутренне спокойный, хотя чувствовалось, что ему не терпится поделиться очередной мудростью. Я невольно подыграла ему, откинувшись на спинку кресла и стараясь немного отвлечься от мрачного настроения.
– Вам необходимо что-то громкое. Резонансное.
– И не говорите… – У меня вырвался вздох облегчения: хоть кто-то знает меня достаточно хорошо, чтобы констатировать мои амбиции как факт.
– Вам необходимо, – продолжал Тейлор, хитро поглядывая на меня (его темные глаза так и сверкали от сенсационности пикантного дела), – нечто такое, что выведет вас на новый уровень. Позволит совершить прорыв в карьере.
У Тейлора что-то в руках. Так я и знала. С октября 2015 года все дела пересылаются в электронном виде, их уже не приносят обвязанными темно-розовой лентой, как пухлое billet doux
[2]. Но Брайану известно, что я люблю читать бумажные документы, корпеть над кипой бумаг, делать пометки, подчеркивать, выделять что-то маркерами, пока у меня не получится карта, по которой я и поведу дело в суде.
Тейлор всегда распечатывает для меня дела, и приятнее писем я не знаю. С уверенностью фокусника он положил досье на стол, как вынутого из шляпы кролика.
– И я принес вам именно такое дело.
Глава 2
Софи
21 октября 2016 года
Софи никогда не считала своего мужа лжецом.
Да, она знала, что он многое скрывает. Это часть его работы – по возможности экономить на правде. Для члена правительства это даже обязательно.
Чего Софи не ожидала, так это что муж станет ей лгать. Вернее, что он может вести двойную жизнь, о которой она ничего не знает. Секрет грозил сдетонировать под ее любовно обустроенным мирком и разнести его на куски.
В пятницу утром, когда Джеймс отвозил детей в школу, Софи вдруг захлестнула волна такой неистовой любви, что она замерла на ступеньках, упиваясь видом этой троицы. Они стояли в дверном проеме, как в раме. Джеймс, обернувшись, чтобы попрощаться, помахал ей левой рукой – так, как это делают политики. Софи всегда подшучивала над этим его жестом, но он, похоже, вошел у мужа в привычку. Его правая рука лежала на затылке Финна: челка у сына лезла в глаза, носки спустились на щиколотки, мыском он ковырял плитку пола – как всегда, не хотел в школу. Его старшая сестра, девятилетняя Эмили, уже стояла на пороге, твердо настроенная не опаздывать.
– Ну что, пока, – сказал муж. Осеннее солнце осветило по-мальчишески остриженную макушку и окружило ореолом всю его высокую, шесть футов три дюйма, фигуру.
– Пока, мам! – крикнула дочь и сбежала на дорожку.
– Пока, мамуля! – Финн, расстроенный изменением привычного порядка – сегодня в школу их вез папа, – выпятил нижнюю губу и покраснел.
– Пошли, будущий мужчина. – Джеймс направил сына к двери, авторитетный, не терпящий возражений, спокойный, и Софи почти рассердилась на себя за то, что до сих пор тает перед этой властностью. Джеймс улыбнулся сыну, и черты его лица смягчились: Финн – его слабость. – Ты же всегда радуешься, когда входишь в класс.
Он обнял сына за плечи и повел по их чистому садику в западной части Лондона, где фигурно подстриженные лавры напоминали часовых, выстроившихся вдоль обсаженной лавандой дорожки, все дальше удаляясь от Софи.
Моя семья, думала она, любуясь идеальным трио: дочка, бегущая впереди, радуясь новому дню, – тоненькие ножки, раскачивающийся хвостик на макушке; сын, взявший папу за руку и смотревший на него с неприкрытым обожанием, которое бывает только у шестилетних. От сходства мужа и сына (Финн – Джеймс в миниатюре) у Софи сладко замерло сердце. «У меня прелестный сын и красавец муж», – думала она, глядя на широкие плечи Джеймса, занимавшегося когда-то греблей. Она ждала – вернее, надеялась, – что муж обернется и улыбнется ей, потому что Софи никогда не могла устоять перед его обаянием.
Конечно же он не обернулся, и Софи проводила взглядом своих самых дорогих людей в мире.
Все начало рушиться в 20.43. Джеймс опаздывал. Можно было догадаться, что он опоздает: сегодня же вторая пятница месяца, Джеймс вел прием избирателей в самой глуши своего округа в Суррее, в ярко освещенном сельском клубе.
