– Я сказала… – Голос Оливии дрогнул, но в зале суда было очень тихо: все напряженно ловили каждое слово. И прозвучало то, что могло все погубить. – Я сказала, что иногда надменность бывает неотразимо привлекательной.
Мы продолжали показания, которые можно было истолковать как неблагоприятные для свидетельницы. Из коридора от кабинета, где шло заседание специальной комиссии, Джеймс Уайтхаус прошел к галерее для прессы, остановился у лифта, нажал кнопку вызова и пропустил Оливию вперед.
– Что случилось потом?
– Мы поцеловались. Мы как бы столкнулись…
– Как это понимать – вы столкнулись?
– Мы одновременно двинулись навстречу друг другу.
– Одновременно двинулись друг к другу? Значит, между вами существовало сильное влечение, хотя он якобы порвал с вами – кажется, вы сказали именно так – всего за неделю до этого.
– Мы были в отношениях пять месяцев… Мы были любовниками. – Оливия посмотрела на меня с вызовом, и мне даже стало интересно, что она обо мне думает. Неужели она считает меня женщиной, не знающей непреодолимого сексуального влечения, слияния ртов, рук, ног, тел, когда весь мир уменьшается до двоих любящих, а в самые интимные моменты и вовсе исчезает?
Я улыбнулась, давая понять, чтобы она продолжала. Присяжным нужно это услышать, чтобы понять, как Оливия вообще попала в такую ситуацию. Пусть прочувствуют конфликт эмоций и поймут, что, несмотря на унизительный разрыв, Оливия не смогла остаться равнодушной, когда человек, которого она страстно любила, потянулся к ней с поцелуем.
– Нельзя же разом отменить чувства, даже если вас бросили. По крайней мере, не за такой короткий срок… и не когда вам хочется продолжать, – договорила она. – Я вот не смогла. Меня по-прежнему тянуло к Джеймсу. Я все еще любила его.
– Вы можете описать тот поцелуй?
Сейчас я вынуждена быть бесцеремонной.
Оливия непонимающе взглянула на меня.
– Было ли это целомудренное соприкосновение краешками губ?
– Нет, – смутилась она.
Я улыбнулась.
– Ну а каким словом вы могли бы его описать?
Оливия явно сгорала от стыда.
– Кажется, это называется французским поцелуем.
– Французским?
– Ну страстным, глубоким. С языком.
– Значит, вы поцеловались с языком. А можете вы вспомнить, что произошло потом?
– Он начал трогать мое тело. Мои груди и ягодицы… – Оливия замолчала.
– А затем? – рискнула я.
– Затем он… Он… рванул мою блузку и запустил руку под лифчик… к груди…
Я сделала паузу, чтобы присутствующие в зале почувствовали это унижение, это примененное без раздумий насилие. Возможно, я кажусь бессердечной, заставляя Оливию переживать все заново, однако это не так: я все представляю даже чересчур живо и хочу, чтобы и присяжные поняли, что она пережила тогда и что чувствует сейчас.
– А можно изложить подробнее? Значит, он сжимал ваши груди и ягодицы, затем рванул вашу блузку, чтобы добраться до бюстгальтера. Он запустил руку под бюстгальтер?
– Да. – Оливия с трудом сдерживала слезы. – Он схватил меня за одну грудь – за левую, вынул из лифчика и начал целовать и кусать… – Она опустила подбородок, силясь проглотить ком в горле. – Он делал это довольно грубо.
– Что вы имеете в виду?
– Я хочу сказать, что он оставил очень сильный… засос.
– Кажется, в результате у вас образовался синяк над левым соском?
Оливия кивнула, чуть не плача.
– У нас тут есть фотография, которую вы сделали на свой айфон через несколько дней. Посмотрите, пожалуйста, фотографию А в ваших папках, – попросила я присяжных, повернув к ним увеличенное до формата А4 изображение. На снимке был кровоподтек размером со сливу, два на три сантиметра, уже начавший желтеть по краям и коричневый в середине – не тот воспаленный красно-черный кровоподтек, которым он наверняка был сразу после случившегося.
– Если вы внимательно взглянете на левую часть синяка, – прежним деловитым тоном продолжала я, – то там можно заметить похожие на пунктир следы. Защита утверждает, что это обычное выцветание гематомы, но обвинение считает… – Здесь я на мгновение замолчала и едва заметно покачала головой. – Обвинение считает, что эти следы оставлены зубами.
Я ждала, когда жюри начнет охать, и оно меня не разочаровало. Несколько присяжных повернули головы к скамье подсудимых, а парень из Эссекса сверлил Джеймса Уайтхауса тяжелым взглядом темно-карих глаз.
– А где вы были, когда это случилось? – продолжала я, чтобы Оливия не теряла набранный темп.
– В лифте. Это тесная кабинка, обшитая деревом. В инструкции написано «Не больше шести человек», но это физически нереально. Я стояла спиной к стене, Джеймс встал передо мной, так что я оказалась зажата, как в ловушке. Я не могла бы из нее выскочить.
– Выскочить не могли, но вы же наверняка что-нибудь сделали?
– По-моему, я взвизгнула от шока и попыталась его оттолкнуть. Я сказала что-то вроде: «Мне больно». И еще: «Нет! Не здесь».
– Вы сказали – не здесь. Почему?
– Поцелуй в лифте – это одно. Это я нахожу волнующим. Но тут было совсем другое, слишком много – и слишком агрессивно. Джеймс, возможно, и хотел, чтобы укус получился страстным, но я опешила – мне было больно, раньше он так никогда не делал! И это было неуместно. Он вытащил мои груди из бюстгальтера и кусал их, когда надо было торопиться на заседание специальной комиссии! Этот лифт спускается из галереи для прессы в Нью-Пэлас-Ярд, где стоят машины министров. От него ведет короткий коридор к комнате специальной комиссии. В любую секунду кто угодно мог вызвать лифт и застать нас!
– Значит, будет справедливым сказать, что вы боялись быть обнаруженной?
– Да.
– И волновались, как бы не опоздать на совещание?
– Да, но не только. Я не знала, что Джеймс способен быть настолько напористым и бесцеремонным. Он будто не слышал меня и вел себя как одержимый.
– Вел себя как одержимый, – повторила я и сделала паузу. Репортеры сидели, уткнувшись в свои блокноты – заголовки и начало статей у них уже готовы. Судья что-то записывал черным «паркером». Дождавшись, когда замрут ручки, я продолжила: – Итак, что он сделал, когда вы сказали «Нет, не здесь» и попытались его оттолкнуть?
– Он проигнорировал мои слова и начал хватать меня за ягодицы и бедра. – Оливия замолчала.
Я чуть наклонила голову набок с самым сочувственным видом: ей придется откровенно рассказывать самые скабрезные подробности, но суд должен это услышать. Присяжные, почувствовав важность момента, подались вперед. Все понимали, что речь пойдет о самой сути, и то, что сейчас прозвучит, «моя ученая коллега» Анджела Риган будет с пеной у рта оспаривать и подвергать сомнению в ходе перекрестного допроса.
