Джеймс не улыбнулся. Он испытывал отвращение к этому студенту Крайст-Черч, самому богатому из «либертенов»: семья Себастиана сколотила миллионы на розничной торговле. Однако о нем почти никто ничего не знал: его недавно нажитое состояние было слишком вызывающе-блестящим и не внушало такого доверия, как «старые деньги» большинства из них. Промолчав, Джеймс пожал плечами. Себ – зеленый юнец, сексуально неопытный первокурсник, пытавшийся сойти за настоящего мужчину, но ведь он же вполне безобиден? Себ улыбнулся – его резиновые губы туго натянулись, но глаза оставались холодными, и по спине Джеймса пробежал тревожный холодок. Ему захотелось как-то дистанцироваться – или напиться, или нюхнуть еще кокаину, раз уж нельзя выйти отсюда и найти себе женщину. Ему хотелось новых ощущений, которые не просто развлекут, а захватят его целиком.
Он кивнул Джорджу и в виде исключения покорился неизбежному, втянув чистый, резкий кокаин. Подействовало сразу. Господи, как стало хорошо! Джеймс почувствовал себя непобедимым. Черт побери! Почему он слушает всякий вздор, когда можно вот сейчас пойти и найти себе девчонку? Больше дела, меньше слов. Он же красавец! Это все знают – «либертены», Соф, все до единой девицы в Оксфорде. Он же чертов бог любви, он может заниматься сексом часами, у него член, как бутылка «Виттель», выносливость гребца, язык ящерицы, губы Джаггера… Нет, к черту Джаггера, он слишком уродлив… Но все равно он, Джеймс, уникально хорош в постели, а еще с ним не скучно, он вообще чертов Аполлон, и как бы ни любил он своих друзей – ну ладно, пусть одного Тома, – есть же и другие заведения, и девушки, и вечер только начался, и впереди целая ночь любви, если он осилит стену колледжа Соф (по выступам у навеса для велосипедов) и стукнет в ее дверь, или же найдет что-нибудь новенькое, потому что именно сейчас ему страстно хочется изведать новый рот, новые губы, новые ноги, обхватившие его за талию или сладострастно вытянутые вдоль ушей, и незнакомое поскуливание, потому что она наверняка кончит, эта воображаемая девица, полная новых возможностей, ведь он офигенно хорош в постели, у него член, как бутылка «Виттель»…
У Джеймса вырвалось хихиканье – не привычный мужской смех, а что-то юное и радостное, как у семнадцатилетнего, до того, как его отправили в частную школу и научили вести себя как взрослого. Это был смешок сопричастности и интимности, ведь он любит своих приятелей не меньше, чем девушек. Ну не в том же смысле, он не гей, боже упаси, но он очень любит Тома, своего лучшего друга с первого класса, вот просто все для него сделает… Кгхм, почти все. Боже, как же он расположен к Тому! Он сейчас скажет ему, как сильно он его любит… своего лучшего друга, самого прекрасного товарища на свете…
– Слушай, Том! – Он обнял здоровяка за плечи и прижал к себе, запечатлев на его щеке поцелуй, от которого сам недавно увернулся. – Пойдем-ка найдем себе женщин!
– Женщин? Проблема с женщинами в том, что они… – начал Том.
– Да, да, знаю, с ними сущая каторга, – договорил за него Джеймс. У него снова вырвался высокий визгливый смешок: шутка была на редкость хороша. У него отличное чувство юмора. Почему они никак не поймут, какой он веселый?
– Проблема с женщинами в том… – повторил Том.
– Что у них нет характера!
– Нет, – озадаченно ответил Том. – У них нет пениса.
– Ну это легко поправить, – захихикал Джеймс.
– Проблема с женщинами в том…
Ответ был настолько ослепительно ясен, что Джеймс не удержался и снова перебил приятеля – от смеха слова вылетели из него, как пули:
– Проблема с женщинами в том, что они не знают, что им нужно, черт бы их побрал! – Согнувшись от хохота, Джеймс недоумевал: почему другие не смеются, а продолжают бить посуду или, как Себ, пытаются лапать официантку? Банально-красивую, в короткой юбке, с насупленными бровями, будто она не на шутку разозлилась на Себа, но ведь Себ безобиден, Джеймс в этом уверен, это она одета так, будто сама напрашивается… юбка едва задницу прикрывает, на блузке вырез до пупа…
– А-а-а! – взвизгнула девица и уставилась гневными черными глазами на Себа, ущипнувшего ее за зад.
Себ конфузливо поднял ладони, будто он ни при чем, хотя только что подкрадывался к ней сзади.
– Джентльмены, боюсь, вам придется сейчас же уйти. – Голос Джексона точно рвался и лопался, как гнилая слива, когда он подошел к Себу.
Только тут до Джеймса дошло, что официантка, должно быть, дочь Джексона. У них одинаковые глаза – неподвижные, темные черничины на лицах-ватрушках, и вид у Джексона такой, будто он готов съездить Себу по физиономии.
– Я вынужден настаивать, чтобы вы немедленно покинули наше заведение. Хватит – значит хватит. Я не шучу. Всему есть предел. – Он выпрямился во весь свой небольшой рост.
В воздухе запахло дракой. Напряжение между метрдотелем и Себом было ощутимым. Все замолчали, словно невидимое давление распространилось по освещенному свечами залу. Джеймс силился уразуметь, как это ситуация враз перестала быть веселым дурачеством – добродушным погромом, устроенным «либертенами», прирожденными, между прочим, джентльменами, – став такой неприятной и остро неловкой. Полной противоположностью атмосфере, которую они всегда старались поддерживать.
Джеймс открыл рот, придумывая что-нибудь подобающе учтивое и великодушное, но его опередил Том:
– Дорогой вы наш, конечно же мы уходим. Тысяча извинений. Скажите же нам, сколько мы вам должны. – И Себу: – Пойдем-ка, пойдем. Подышим свежим воздухом. На сегодня хватит, пора домой!
Но Себ ничего не желал слушать.
– Какого хрена! Джентльмен делает девке комплимент – дает понять, что у нее есть на что посмотреть, хотя это я готов взять назад – вот хоть сейчас беру это назад, – а она возражает! Не желает принимать! Комплимент! Что за вздор! Что за маразм такой! – Себ говорил, недоверчиво озираясь. Секунду казалось, что глаза у него наполнились слезами.
– Дорогой Джексон… – Джеймс совал банкноты в руку метрдотелю – сто, двести, триста фунтов, за все не хватит, но хотя бы отвлечет.
– Это черт знает что! – не унимался Себ. Он не желал уходить, не давался, когда его попытались вывести под руки, и вдруг раздался грохот и посыпалось стекло: Себ схватил стул и, не успел никто опомниться, запустил им в окно. Стул упал на мостовую.
– Ха! – ошеломленное молчание нарушил одобрительный вопль из угла, где сидел Хэл. Достопочтенный Алек зааплодировал – сперва редкими хлопками, затем бурно.
– Отличное шоу, парень, чертовски хорошее шоу!
Джеймс не нашелся с возражениями. Джордж, Ник, Кассиус и одурманенный Хэл, возбужденные грохотом, присоединились к аплодисментам и кинулись громить ресторан. Метрдотель развернулся и пошел к телефону в вестибюле. Джеймс переглянулся с Томом. Ночь в камере им совершенно не улыбалась – это будет сокрушительный конфуз. Они, конечно, непобедимы, но такое никому не надо, да и – тут Джеймс смутно почувствовал, что кокаин все-таки влияет на его обычно рациональное мышление, – накроют не кого-то другого, а их, «либертенов»! Подобно Икару, они подлетели слишком близко к солнцу. Куда как лучше улизнуть сейчас, бросив младшекурсников, продолжавших громить многострадальный зал, вдребезги бивших оконные стекла (о боже, Джордж снова вытащил свой член, а толстогубый Хэл с тигриным рыком блюет на пол), чем отдуваться за всех.
