– Пойдемте, – сказала она, наклонившись и отряхивая джинсы, чтобы избежать вопросительного взгляда Эм. Выпрямившись, Софи взяла себя в руки и снова стала строгой, деловой мамой. – Сейчас получше завернем этот зуб и пойдем к бабушке. Пора пить горячий шоколад. Кажется, скоро дождь пойдет…
Будто подслушав ее, с сизого неба заворчал гром, и крупные капли зашлепали по песку, сделав его из белого золотым. Дети молча посмотрели на небо и пустились бегом.
– Кто первый добежит до дома? – крикнула им вслед Софи.
Эмили вырвалась вперед. Финн, как всегда, напрягал силенки, стараясь догнать сестру. Визг и детский смех разнеслись над пляжем.
Надо научиться у детей жить сегодняшним днем, наслаждаться минутами счастья, думала Софи, стоя под дождем на девонском пляже. Она пошла следом – ноги зарывались в песок, по щекам хлестали дождевые капли, – стараясь не обращать внимания на не проходящий холодок под ложечкой, на фразу, звучавшую в ушах, на свою застывшую улыбку, на сердце, превратившееся в твердый камешек скорби.
Глава 24
Кейт
27 апреля 2017 года
Только в конце дня я ответила на звонок Эли. Ее номер высветился на экране мобильного, еще когда я ехала в Мидл-Темпл в начале восьмого утра. Небо было мутно-синим, Стрэнд только-только пробуждался после зябкого ночного сна. Я купила двойной капучино для себя и горячий шоколад с лишним пакетиком сахара для оливково-зеленого спального мешка, скорчившегося перед дверью магазина. Девушка не пошевелилась, и я некоторое время вглядывалась в маленькую съежившуюся фигурку, убеждаясь, что она дышит: ночью температура опускалась ниже нуля. Пальцы ног в «судебных» туфлях и тонких колготках занемели, пока я сидела на корточках, – от тротуара шел ощутимый холод. Только заметив легкое движение – еле заметную дрожь, я пошла дальше.
Утром у меня не было времени прослушать сообщение Эли – мысли были заняты показаниями Китти Леджер и другим кратким досудебным предварительным слушанием, назначенным на десять часов. На иконке автоответчика появилась красная точка, но я весь день готовилась к допросу Джеймса Уайтхауса и, только покончив со всем, нажала на точку, ожидая оживленного предложения пообедать вместе или выпить по бокалу. Прошло уже больше месяца после нашей встречи, а Эли гораздо лучше меня умеет поддерживать отношения: когда на меня наваливается работа, я становлюсь настоящей затворницей и прекращаю всякое общение. На автоответчике оказалось три пропущенных вызова – странно, ведь Эли знает, что в суде я трубку не беру, – и три сообщения. Я прослушала их одно за другим. Дыхание у меня участилось, когда я услышала напряженный голос подруги, в котором с каждым звонком росло раздражение, будто ей не терпелось что-то выяснить: «Кейт, это касается дела, которое ты ведешь, – Джеймса Уайтхауса. Можешь перезвонить?» «Кейт, пожалуйста, перезвони, это важно». В последнем сообщении, оставленном в три минуты седьмого, когда Эли обычно забирает Джоэля и Олли с продленки, уже звучала обида, словно я намеренно игнорировала ее целый день: «Кейт, я понимаю, ты очень занята, но мне необходимо с тобой поговорить. Можно, я зайду вечером? – Короткий досадливый вздох, будто я одна из ее детей. – Кейт, по-моему, это важно».
Значит, она догадалась. Через окно своего кабинета в георгианском стиле я смотрю на здание суда напротив, на весь этот аристократический квартал. Оконное стекло забрызгано дождевыми каплями – свидетельство налетевшей грозы с ливнем, промочившим меня насквозь, когда я, выбравшись из такси, побежала в нашу контору, неуклюже маневрируя набитым бумагами чемоданом на колесиках. Грозовые тучи превратили вечернее небо в темную сливу или созревший синяк, который еще нескоро исчезнет. Я слежу, как капли ползут по стеклу, оставляя мокрые дорожки, и вспоминаю, как когда-то стояла у окон оксфордской библиотеки. Из изящных рам словно открывались иные миры, и я немного свысока поглядывала на тех, кто не попал в Оксфорд. Теперь мое особое положение в самом сердце британской правовой системы снова позволяет смотреть на окружающих сверху вниз. В этом лабиринте георгианских особняков я в полной безопасности.
Но мне тут же приходит в голову, что Джеймс Уайтхаус тоже рассчитывал на абсолютную безопасность в стенах куда более надежных и аристократических – палаты общин, на верхушке политического истеблишмента, занятый разработкой и проведением через парламент ни много ни мало законов страны. Я думала о неприкосновенности, которую обеспечивала Уайтхаусу должность, и о том, что с него наконец удастся сорвать маску и посадить его с помощью тех самых законов, которые принимали он сам и его предшественники. Министерский статус не уберег его от скамьи подсудимых в Олд-Бейли: Уайтхаус привлечен к ответственности наравне с уголовниками, нарушившими одно из самых серьезных табу, установленных обществом, наравне с убийцами, педофилами и насильниками.
Я думаю о том, что правосудие не всегда свершается. В недавнем отчете прокуратуры прямо сказано: в трех четвертях дел возникают проблемы с обеспечением доказательств. Главный вопрос – все ли улики, необходимые для отправления правосудия, собраны, вся ли информация, которая может сыграть на руку защите или подорвать позицию обвинения, в наличии, не вскроется ли с запозданием что-то в ходе процесса?
Работники системы уголовного правосудия могут назвать не одно дело, развалившееся в суде по причине того, что главный свидетель, как слишком поздно выяснялось, дает противоречивые показания или не так надежен, как казалось. Иногда вдруг появляется новая информация (порой из социальных сетей), которая идет вразрез с версией гособвинения. Все мы боимся неожиданностей со свидетельского места, связанных с тем, что следователь и гособвинитель не имели времени ознакомиться с показаниями и приобщили к делу непроверенные материалы. Потенциальные доказательства пересылаются почтой или с нарочным, поэтому материалы теряются, задерживаются на почте, забываются курьером. Судебные ошибки случаются и из-за спешки, когда кто-то пытается ускорить ход разбирательства.
Но это палка о двух концах. В случае проблем с обеспечением доказательств иск может вообще быть отклонен до начала фактического разбирательства, и заведомо виновные уйдут от наказания через лазейку в законе. Мне кажется, я не выдержу, если что-нибудь подобное случится на процессе Уайтхауса. Если и есть крупица сомнения в обоснованности иска Оливии Литтон – она признала, что сама вошла в лифт с Джеймсом Уайтхаусом, сама целовала его и вначале ей все даже нравилось, в ее пользу свидетельствуют кровоподтек на груди, явно насильно содранные колготки, трусики с порванной резинкой и брошенная Уайтхаусом фраза, еще более оскорбительная из-за презрительной интонации.
Я так и слышу его вкрадчивый шепот, который мог бы даже показаться нежным, если бы в тот момент Уайтхаус не был далек от нежности как никогда: «Нечего было передо мной бедрами вертеть». Я уверена, я просто знаю, что он сказал это в лифте. Такие вещи не придумывают.
К тому же именно эти слова он сказал мне.
Мы встретились в моей квартире на Эрлс-Корт. Эли редко сюда приезжает: добираться из Чизвика нелегко, хоть я и живу в ближайшей к ней части Лондона. Я не голодна, но все же купила салатов в «Маркс и Спенсер». Желудок сжимается от тревоги, к горлу подступает желчь вместо приступов острого голода, которые я всегда ощущаю около восьми. Я наливаю себе большой бокал вина и смотрю, как белые пики пены льнут к стеклу. Вино холодное, а на вкус просто нектар – ароматный сансер. Жадно отпив глоток, я усаживаюсь на краешек кожаного кресла. Кожа блестит, потому что, как и вся моя мебель, это кресло относительно новое – не с историей, как я хотела, чтобы благородная потертость намекала на солидную родословную. К тому же оно слишком мягкое – мне трудно в нем расслабиться.
