– Не надо.
– Не надо чего?
– Не надо ко мне прикасаться.
Это вышло некрасиво, не так, как я хотела. Слова из меня выходят с усилием, сжатые, как в тисках.
Ее лицо исказила обида, и я снова опустила глаза, положив руки на колени, ссутулившись, сдерживаясь из последних сил. Минутная стрелка на моих часах ритмично двигалась – раз-два-три, а я ждала.
– Не могу поверить, что это был он, – сказала Эли, будто ожидая уверений, что это конечно же не он.
Я промолчала. Что тут скажешь…
Эли пришла в возбуждение и снова раскраснелась: правда показалась особенно неприятной. Пальцы у нее сжимались и разжимались, пока она не сунула ладони под ляжки.
– За столько лет мне и в голову не приходило, что это может быть он… Мы же его не знали! Ты была с ним знакома?
– Нет, – хрипло ответила я.
– Он что, пришел к нам в колледж?
– Нет. – Я уже не знала, куда заведет нас разговор. – Это случилось не в нашем колледже, а знакомство… в таких случаях необязательно.
– Ой… Господи, Кейт!
Я ждала, не вполне понимая, чего от меня хочет Эли. Я не могу сейчас бушевать или хныкать, потому что глубоко упрятала свой гнев, и если он порой прорывается, то это зрелище не для чужих глаз. Даже женщине, ближе которой у меня никого нет, я не могу это показать. Коллеги называют меня Снежной Королевой – своего рода комплимент, потому что уголовный адвокат должен уметь отключить эмоции и оставаться аналитиком, отстраненным и даже суровым. Вот и сейчас я заледенела. Я не могу позволить себе находиться в растрепанном состоянии. Я надеюсь, что Эли это поймет и из сострадания оставит эту тему. Но я ее, естественно, недооценила.
– Кейт, а тебе можно участвовать в процессе, если это Уайтхаус с тобой такое сделал? – Голос у Эли умоляющий, но она попала в яблочко – в мою возможную пристрастность, учитывая, что я поддерживаю обвинение против своего насильника, обвиняемого в новом изнасиловании. – Я, конечно, целиком и полностью понимаю твои мотивы, но как же ты угодила в такую ситуацию? Разве ты не должна была сообщить об этом судье? – Эли смотрит на меня так, будто в моих силах немедленно все исправить, но я не могу, для этого придется остановить процесс над Уайтхаусом и начать новый, где обвинитель может отнестись к своим обязанностям спустя рукава, а Оливии придется заново пройти через этот ад.
Эли этого не понимает, как не понимает и то, что в случае моего признания процесс будет остановлен на основании злоупотребления процессуальным правом и на этом моя карьера закончится. Единственное, что теоретически можно сделать, – это покаянно поднять руки и заявить, что я только сейчас припомнила старое знакомство. Да вот только кто мне поверит?
Надо действовать осторожно. У меня есть выбор: солгать, попытавшись убедить Эли, что моя личная трагедия на дело не влияет и я умею профессионально дистанцироваться от эмоциональной стороны, или сказать правду и воззвать к сочувствию подруги и к справедливости. Эли меня не выдаст, несмотря на свои моральные принципы и внутреннюю потребность поступать правильно. Но мне важно, чтобы она поняла мою позицию или хотя бы причины моего молчания. Я не хочу, чтобы она считала меня бесчестной, она должна знать, что, принимая из рук Брайана папку с делом, я не сомневалась: выбора у меня нет.
Заговорив, я с удивлением услышала, что мой голос дрожит. Я стала объяснять, почему решилась взяться за это дело, рискуя все потерять. Впереди замаячил призрак дисциплинарного трибунала вместе с перспективой лишиться мантии и возможности работать по профессии. Когда Брайан протянул мне документы, я могла, а может, и должна была очень спокойно ответить: «Нет, спасибо». Почему я не отказалась? Потому что я ненормальная, стремящаяся все контролировать, и не умею отказываться от предлагаемой работы? Или потому, что мне захотелось отомстить? Нет, я взяла записку по делу рефлекторно, приняла поданную папку, видя в этом руку судьбы. «Вот, бери», – сказала судьба. Я знаю, это покажется бредом шизофреника, который, доказывая свою ограниченную вменяемость, рассказывает, что голоса в голове заставили его сделать то-то и то-то, но в то мгновение я не могла мыслить рационально.
– Представь, вот что-нибудь случилось с Пиппой, – сказала я, понимая, что ступаю на опасную почву. – Представь, что на нее напали и, не дай бог, изнасиловали.
Эли чуть не стало дурно.
– Разве ты не сделаешь все, что в твоих силах, чтобы отомстить? Особенно если оскорбивший ее мужчина может уйти из зала суда оправданным?
Эли кивнула.
– У меня нет дочери и уже никогда не будет, – сказала я. – Но девчонка, которой я была, наивная идеалистка, студентка-девственница, впервые вкусившая другой жизни, – вот за ту девчонку я хочу отомстить. Ей я хочу помочь.
После паузы я заговорила снова, выталкивая слова через силу, точно сгустки крови: боль росла, пока фразы не сделались отрывистыми, а голос совсем чужим.
– Он причинил мне столько вреда, – путано объясняла я. – Он меня едва не уничтожил. То, что он сделал, не отпускает меня спустя двадцать с лишним лет, по-прежнему влияет на мою жизнь, хотя я ни о чем так не мечтаю, как о том, чтобы забыть прошлое!
– Кейт…
– Я так стараюсь быть счастливой – и иногда мне это удается. Я ощущаю неподдельное счастье, когда выигрываю дело, когда вижу закат с моста Ватерлоо, когда сижу на твоей теплой кухне, когда в редкую ночь с Ричардом позволяю себе расслабиться и наслаждаться его близостью. Но потом я лежу в постели, и в памяти всплывают интонации Уайтхауса, мой шок оттого, что мне задрали юбку и сдернули с меня трусы, судорожный страх, когда меня прижали к каменной стене галереи и я поняла, что не могу вырваться. Решение поддерживать обвинение было поспешным, а ведь я обычно не спешу…
– Это так, – вставила Эли.
– Соглашаться было абсолютно неразумно, но я взялась вести это дело и должна довести его до конца. Разве ты не понимаешь, что в противном случае он не понесет наказания не только за меня, но и за Оливию? Я знаю, что он ее изнасиловал – слишком много параллелей с моим случаем, но он не ответит ни за одно изнасилование, если я сейчас откажусь от обвинения.
– Но если ты признаешься, что давно знаешь подсудимого, судья назначит новое слушание, и Уайтхауса все равно могут посадить.
– Могут. А если Оливия откажется снова пройти через все это? Я до конца жизни буду помнить, как ее подвела. Другой обвинитель, в отличие от меня, не знает, на что способен Уайтхаус. Если я признаюсь, моей карьере конец, зато Уайтхаус как политик будет полностью реабилитирован, его звезда снова взойдет… – В отчаянии я повысила голос и, доведенная до предела, уставилась на Эли.
Мне вдруг стало очень нужно, чтобы подруга поняла, как несправедлив подобный исход. Уайтхаус, родившийся с серебряной ложкой во рту, будет и дальше преуспевать, снова превратившись в золотого мальчика, а изнасилование назовут стечением обстоятельств, безумным балаганом, затеянным одной сумасшедшей и поддержанным другой – мстительной бабой. Это будет лишь досадное пятно на репутации, которое со временем исчезнет без следа.
