– Не более тридцати сантиметров, – повторила я. – Значит, если Оливия говорила: «Отойди от меня, нет, не здесь», – вы должны были ее слышать?
– Да.
– А на деле вы нам сказали: «Если бы она сказала что-то подобное – да и вообще что угодно, – я не мог бы ее не расслышать». Так вы сказали?
– Да. – Уайтхаус с вызовом выставил подбородок, видимо, не вполне понимая, к чему я веду.
– И, как вы заявили, вам не свойственна жестокость, вы не такой человек, который рвет на женщинах одежду, однако «помогать стягивать» в порыве страсти вы способны. То есть вы бы остановились, зная о нежелании Оливии продолжать?
– Да.
– Однако она показала под присягой, что просила вас прекратить.
– Нет.
– Она сказала: «Отстань от меня! Нет! Не здесь!»
– Нет.
– И не один раз, а два.
– Нет.
– Но она разрыдалась здесь, в суде, когда пересказывала этот эпизод.
– Нет. – Голос у Уайтхауса утробный, стиснутый, как кулак.
– Вы стояли почти вплотную, практически в клинче, не более тридцати сантиметров друг от друга, Оливия просила вас прекратить, однако вы продолжали?
– Нет.
Его голос напряжен, но я специально не смотрю на подсудимого. Я в упор гляжу на судью, не снисходя до взгляда на Джеймса Уайтхауса, потому что сейчас здесь идет война, и я не собираюсь сластить пилюлю.
– Она повторила свою просьбу, однако вы опять проигнорировали ее слова?
– Нет, – настаивает он.
– Вы вошли в нее, хотя она запрещала вам делать это?
– Нет.
– Вы прекрасно понимали, что она не согласна, потому что сказали: «Нечего было передо мной бедрами вертеть»?
– Нет.
– А что означает эта фраза?
– Что? – На секунду Уайтхаус растерялся от смены ритма.
– Она ведь очень оскорбительна, не правда ли? – Здесь мне пришлось сдержаться, чтобы не поддаться поднимающемуся гневу. – Она означает «не возбуждай меня, если потом не хочешь дать». В ней есть признание нежелания женщины продолжать, отсутствие согласия, не правда ли?
– Это отвлеченное предположение, я такого не говорил, – упорствует он.
– Однако вы сказали: «Ты меня дразнишь», не правда ли? – Я взглянула в свои записи. – Моя ученая коллега мисс Риган спросила: «Вы говорили «Ты меня дразнишь»?», и вы ответили: «Возможно… когда мы впервые поцеловались». Вы чувствовали нежелание Оливии, – продолжаю давить я, сдерживаясь на каждом слове. – Значит, вы знали, что она отказывает в согласии!
И вот наконец Уайтхаус не сдержал гневного движения. На его лице отразилась внутренняя борьба.
– Это было сказано в качестве ласки. – Голос его натянут, как слишком сильно взведенная часовая пружина. – Это всего лишь слова, так все говорят!
– Вы почувствовали ее нежелание и изнасиловали ее. Когда Оливия сказала: «Нет, не здесь», вы предпочли ей не поверить.
– Нет.
– Вы решили, она это не всерьез.
– Нет.
– Вернее, вам было все равно. Вы слышали, что она сказала «нет», но проигнорировали ее несогласие, потому что сочли – вам лучше знать. – Здесь я впервые взглянула на него в упор, с вызовом и интересом: увижу ли я, как в его глазах мелькнет узнавание? Но нет, он весь пылал праведным гневом.
Я повернулась к судье, не дав Джеймсу Уайтхаусу возможности ответить.
– У меня больше нет вопросов, ваша честь.
Глава 27
Кейт
1 мая 2017 года
Днем присяжные удалились на совещание – после заключительных речей и напоминания судьи Лакхёрста не торопиться и тщательно взвесить все услышанное. Его честь строго напомнил то, о чем уже предупреждал перед началом процесса: данный иск инициирован государственным уголовным судом, значит, сторона обвинения и должна доказывать виновность подсудимого, сам же мистер Уайтхаус не обязан доказывать ничего. Судья подытожил основные аргументы и повторил юридическое определение изнасилования, вкладывая в головы присяжным, что основным является согласие или отсутствие такового и что (слово истицы против слова подсудимого) главный вопрос состоит в том, мог ли, по добросовестному рассуждению, Джеймс Уайтхаус знать на момент введения члена, что истица не согласна на секс.
Во время этого мастер-класса по юриспруденции присяжные внимательно слушают, уже не сутулясь и не наваливаясь на стойку перед ними. Они сидят прямо и что-то помечают в блокнотах, как прилежные ученики во время речи директора школы, сознавая свою ответственность и стремясь оправдать ожидания. Больше недели они наблюдали за высокоумными профессионалами, которые их убеждали, обольщали и доказывали свою правоту, силясь блеснуть знаниями и произвести впечатление, а заодно – как же без этого – состязались за лишние очки. Теперь власть впервые перешла к присяжным. Судья утвердит любой вердикт, но выбор, решение, виновен Джеймс Уайтхаус или нет, насильник он или не в меру страстный любовник, наказал ли он свою жертву за то, что она «вертела перед ним бедрами», оставил ей синяки и разорвал нижнее белье, или всего лишь сделал пару затяжек на колготках и укусил в порыве страсти, – остается за ними.
Я удаляюсь в комнату барристеров, где царит суета и очень людно. Констебль Райдон и сержант Уиллис собираются в столовую выпить кофе, но я отказываюсь пойти с ними: в их компании я только еще больше нервничаю, а мне хочется полной тишины или разряжающего обстановку черного юмора коллег, ругающих неэффективность судебной системы, а порой и ослиную глупость, отравляющую нам существование. Джон Спинни из нашего адвокатского бюро доведен до белого каления: заседание по делу об изнасиловании ребенка отложили, потому что ночью какой-то механик снял оборудование для видеосвязи с жертвой из зала суда.
– Они хоть отдаленно представляют, как трудно было убедить участвовать в процессе эту совершенно беззащитную девятилетнюю девочку?
Дэвид Мейсон, не стесняясь в выражениях, рассказывает о подсудимом, который испробовал все возможные и невозможные уловки, доказывая, что физически не может присутствовать на процессе, однако после оправдания мгновенно оправился от всех хворей. Каспар Дженкинс, брызгая слюной, говорит о досудебных слушаниях, которые пришлось отложить, потому что материалы не были представлены в электронном виде.
Густо пересыпанный бранью, этот разговор ласкает мне слух: адвокаты наперебой рассказывают о невероятных ляпах. Ощущение такое, что все мы воюем с бюрократической некомпетентностью и имеем дело с лишенными совести головотяпами. О, как нам необходим этот дух товарищества, и наша претенциозная борьба за справедливость, и эйфория от справедливого решения! Только это и заставляет нас каждый день отправляться в какой-нибудь богом забытый суд на выездную сессию.
