– А может, и не осудят, – возразила Пегги, заправляя за ухо пряди своего короткого каре.
Софи выжидающе смотрела Пегги в глаза, надеясь, что та вот-вот нарушит молчание, с каждой секундой становившееся все невыносимее. Но Пегги только пожала плечами.
– Ну, может, и нет, – в конце концов не выдержала Софи.
Вот так и вышло, что она оказалась в Шрусбери, в комнате с окнами, выходящими во внутренний двор, гораздо лучше той, в которой Софи жила на последнем курсе, – обшитой темными дубовыми панелями, с массивным двухтумбовым письменным столом (столешница обита потертой зеленой кожей) и даже с отдельной микроспальней, где стояла узкая кровать.
Софи провела кончиками пальцев по ввалившемуся животу: стресс последних девяти месяцев буквально выел ее изнутри. Кости таза торчали вперед, а маленькое черное платье уже не обтягивало, а висело, демонстрируя выпирающие ключицы. Ладони у нее вспотели. «Моя руки», – думала Софи, глядя, как блестят под струей воды ставшие слишком свободными кольца. Эти руки со свежим маникюром принадлежали другой женщине – прежней Софи, основной заботой которой было успеть в тренажерный зал и придумать, что приготовить, если на ужин ожидаются друзья. Или как справиться с разницей сексуальных аппетитов у нее и мужа.
Софи прогнала эту мысль, а с ней и воспоминание о прежних компромиссах, и прислонилась к окну, глядя, как ее ровесники вереницей тянутся через двор выпить по коктейлю перед ужином. Им всем уже по сорок два, сорок три года – самый, можно сказать, расцвет сил, правда, уже появились и обязательства: дети, ипотека, пожилые родители. Не успеешь оглянуться, как она и ее однокурсники станут стариками… Впрочем, стареют все красиво – это косвенный эффект богатства (хотя бы относительного) и приличного образования, думала Софи. Она всегда была уверена, что останется стройной, подтянутой и активной – так же, как не сомневалась, что поступит в Оксфорд. С прекрасной осанкой, самоуверенные и самонадеянные, они по-прежнему выглядели так, будто весь мир лежит у их ног, как и четверть века назад, когда они впервые ступили на плиты этого двора: некоторые – сознавая свою недюжинную одаренность, большинство – воспринимая это как должное. «Счастливые засранцы», – сказал ее отец Макс, неожиданно согласившийся отвезти дочь в университет.
Теперь они взрослые, закаленные испытаниями люди: кто-то пережил развод, потерю близких, бесплодие, увольнение, депрессию. После сорока стрессы переносятся труднее… Софи знала, что одного с их курса уже нет в живых – несчастный случай с винтовкой в южноафриканском сафари-парке, – а еще один болен раком. Но есть ли среди них кто-то, кого обвиняли бы в уголовном преступлении? Она пристально вгляделась в гуляющих по двору: у одних наметилось брюшко, двое или трое с возрастом стали элегантнее – и усомнилась. Максимум пьяное вождение или мошенничество, вроде финансовой аферы. Ни у кого больше нет мужа, которого судили бы за изнасилование.
У нее затряслись руки. О чем она думала, решившись приехать? Болезненные воспоминания конца первого курса, пройдя через призму процесса над Джеймсом, стали невыносимыми. Софи помнила свое отчаяние оттого, что с ним произошло что-то ужасное, помнила ужас Джеймса, что его будут допрашивать в полиции; помнила всеобщий шок, когда новость облетела университет, и свое страдальческое недоумение, когда Джеймс практически сразу ее бросил.
Зачем же она рискнула расшевелить эту память, сделавшись потенциальной мишенью для всеобщего осуждения? Как только все напьются, кто-нибудь обязательно с огромным удовольствием станет нарываться на скандал, громко спрашивая: «Софи, а ты во время суда верила, что он невиновен? Да ладно, неужели нисколечко не сомневалась?»
Она заранее подготовилась – отрепетировала, как со смехом отделаться от непрошеного собеседника, и придумала пару бойких фраз: «Конечно, я ни секунды не сомневалась в своем муже. Разве иначе я бы с ним осталась?»
Она сыграет роль верной жены, как обещала свекрови, как обязана поступить ради своих детей. Она еще не подготовила себе иную роль.
Мягкий ореол вокруг зажженных свечей, отражавшихся в столешницах красного дерева, мягко освещал лица увлеченных беседой гостей, сглаживая следы прошедших десятилетий и молодя собравшихся: уже не студенты, а взрослые, состоявшиеся люди, не позабывшие свою альма-матер.
Пили портвейн: полусухой, марочный, густой – и коварный. Софи пила из ностальгии: летней ночью на первом курсе, впервые попробовав портвейн, она улеглась на газон возле Старого корпуса, игнорируя таблички «Траву не мять». Небо было утыкано крохотными кристаллами, обступавшие газон здания тянулись к небесам. Софи помнила сырость росы на голых ногах, задравшуюся юбку и, кажется, Ника из их английской группы, склонившегося к ней с нежнейшим поцелуем. На долю секунды Софи прочувствовала всю полноту романтики, но ее тут же накрыло волной тошноты.
Гипотетический Ник засмеялся, помог ей подняться на ноги и отвел в туалет у лестницы, где терпеливо ждал, пока Софи прочистит желудок.
– Тебе нужно выпить воды, – сказал он, когда она вышла, пристыженная и благодарная. – Я тебя найду, когда тебе полегчает. Сама-то дойдешь?
Софи кивнула, покачиваясь. Перед глазами все плыло.
– Иди поспи.
Теперь она гадала, кем же мог быть тот полузабытый благородный юноша, позаботившийся о ней и не настаивавший, когда стало ясно, что она пока не годится для амурных подвигов. Многие парни не проявили бы подобного великодушия, и Софи, к своей неловкости, не считала это шокирующим. Но она приняла как должное, что ей повезло не проснуться без трусов.
Оглядывая зал, Софи перехватила взгляд Пола. Может, это был он? На неделе первокурсников они целовались. Софи сразу поняла – не ее тип: биохимик из общеобразовательной школы для одаренных детей в Кенте, талантливый, но неспортивный. Она инстинктивно почувствовала, что они слишком разные, хотя между ними и вспыхнула пресловутая искорка сексуального притяжения. Теперь ей подумалось: может, начало было не таким уж плохим? Остроумный, красивый парень – и о чем она думала? Ей представилась картинка иначе сложившейся жизни – ускользающий, неосязаемый мираж, все же мелькнувший на горизонте. Софи считала себя страшно умной из-за того, что выбрала Джеймса, – снобизма в ней всегда хватало. Но были ведь и другие кандидаты, и ни один из них не сел бы на скамью подсудимых в Олд-Бейли, никто не стал бы лгать под присягой, чтобы наедине признаться жене, что на самом деле он насильник, и оставить ее жить с этим знанием.
Она отпила большой глоток портвейна, согревшего горло, и отщипнула от марципановых фруктов, ощутив на языке приторную сладость. Нужно жить настоящим и гнать от себя негативные мысли.
– Не передадите ли мне портвейн? – послышалось слева от нее.
– Ах да, простите. – Софи на секунду растерялась, но тут же наполнила бокал Алекс, сидевшей справа от нее, и передала графин соседу слева.
Обладателем голоса – смуглым, добродушным, с правильными чертами лица – был Роб Филипс, старый бойфренд Алекс, ставший юристом. В последний раз Софи видела его на одной из свадеб, приуроченных к миллениуму. Уже не женат, как можно видеть по следу от кольца на его левой руке, но, насколько ей помнилось, не гей.
