– Не говорите чепухи. – Софи понимала нелепость сказанного, но нужно было чем-то ответить. – Вы бог знает что несете! Вы лжете! Какая гадость, грязь какая!
Эли подняла на нее взгляд и едва заметно двинула плечом.
– Я не лгу. Мне очень жаль.
– Ах ты сучка! – Софи сама опешила от вырвавшейся фразы, но инстинкт самосохранения у нее оказался сильнее, чем она думала. Она ни под каким видом не может допустить, чтобы о Джеймсе сложилось такое мнение.
Скорее прочь от этой женщины! Софи развернулась и пошла, высоко держа голову, цокая по дорожке острыми «кошачьими» каблучками. Цок, цок, цок. Спину прямо, иди вперед, не беги, ты уже почти ушла. В отчаянии Софи искала хоть какой-то просвет. Дети! Она вспомнила крепкие объятия Финна, затуманенное сомнением личико Эмили, когда ей сказали, что папа в суде из-за наговоров злой тети. Нога подвернулась, Софи оступилась, покачнулась – и неуклюже бросилась бежать. Истина обрушилась на нее, и факты с мягким щелчком, как грани кубика Рубика, встали на свои места.
У библиотеки Софи вновь перешла на шаг, но голос Эли нагнал ее у выхода со двора. Последняя фраза, негромкая и насмешливая, будет преследовать ее всю бессонную ночь и еще много дней и недель.
Софи пыталась сделать вид, что не слышит, но ночь была тихая, а во дворе пусто.
– Я говорю правду, и, похоже, ты это знаешь.
Глава 32
Софи
3 октября 2017 года
Уставшие после конференции делегаты собрались на фуршет. Зал был переполнен, лица блестели от пота, перевозбуждения и восторга – надо же, они пьют вместе с членами парламента!
Полусухое белое вино успело нагреться. На приемах «Спектейтор» подают шампанское «Поль Роже», а на фуршетах вроде этого найдешь только такую кислятину да апельсиновый сок из концентрата или газировку. Софи все же отпила жиденького винца. Послевкусие перебило ощущения во рту и должно было, по идее, вскоре заглушить и другие чувства. Сейчас она пила намного больше, чем раньше.
Где ее муж? Софи оглядела зал, сознавая, что по-прежнему только о нем и думает, желая расслабиться, не паниковать, если он отсутствует, и не проверять, где он. С другой стороны, она здесь только ради Джеймса… Это просто смешно – можно подумать, она не хочет от него уйти! Проснувшись утром, она несколько секунд лежит в спокойном неведении, в полусне, когда ощущается только тепло постели и чистота простыней (Софи непременно меняет постельное белье еженедельно или даже дважды в неделю). В эти мгновения день еще кажется мирным, потому что больше всего, больше даже такой амбициозной штуки, как счастье, Софи желает душевного покоя.
Но через мгновение иллюзия исчезает и все вспоминается. Память возвращается, как физическая боль: едкая в желудке, ноющая в сердце. Софи словно парализует от невыносимой тоски, знание грозит выесть ее изнутри, если она не спустит ноги с кровати и не встанет немедленно – скорей, скорей, потому что нужно везти детей в школу, и дневные дела ждут, и нет времени на самокопание, которое надо сразу подавить, пока оно не овладело ею и не выжгло изнутри.
Софи пыталась применять методы когнитивно-поведенческой терапии, которым ее научила Пегги (с психологом Софи по-прежнему не до конца откровенна – а как иначе?), но в основном переключалась с помощью физических упражнений и беспрестанной, тщательной, ненужной уборки, помогавшей лучше всего.
Так ей удавалось отгородиться от мыслей, начинавших крутиться калейдоскопом сразу после пробуждения, не дававших покоя, пока Софи стояла под душем. От мыслей немного отвлекали только заботы о детях. Неужели Джеймс – злостный насильник? От него пострадали только Оливия и Холли – Софи с горечью признала, что слова Эли были правдой, – или были и другие молодые женщины? Инциденты, а не «моменты слабости»? Значит, так будет продолжаться и дальше? Нескончаемый поток любовниц, чьи желания он привычно проигнорирует, потому что его потребности важнее? При мысли об этом Софи всякий раз оказывалась в тупике и, стоя под душем, боролась с желанием никогда не выходить отсюда, навсегда остаться стоять под текущими струями.
Он вообще хоть иногда думает о том, что натворил? Разумеется, они об этом не заговаривали. Джеймс был настолько непоколебим в своей уверенности («Я рассказал все достаточно близко к правде. Или правду, какой я ее вижу. Раньше она несколько раз хотела секса в похожих ситуациях»), что Софи понимала: муж не изменится. Но если у него такой «гибкий» подход к согласию партнерши и понятию правды, что это говорит о ней, по-прежнему живущей с ним?
Когда наваливались эти мысли, Софи принималась как одержимая драить дом, обрабатывать кухонные шкафы антибактериальным спреем, выбрасывать из детских комнат игрушки, с которыми Эм и Финн уже давно не играли, но и расставаться не желали; складывала белье согласно строгим указаниям гуру стиля жизни: любые непарные носки или испорченная одежда отправлялась в мусорный контейнер, чтобы хоть в доме, раз уж не в жизни Софи, царил образцовый порядок.
Наконец неумолимый водоворот в голове начал успокаиваться, чему способствовал отъезд из Лондона подальше от Джеймса, в Девон к Джинни, а в конце августа – просто невероятно! – всей семьей во Францию. Джеймс был на редкость заботлив с детьми и нежен с женой. Софи не ощущала никакого волнения от прикосновений мужа, но ради Эмили и Финна делала вид, будто смягчилась. Дети по-прежнему оставались – должны оставаться – ее основным приоритетом.
Притворяться, заговаривая о новых планах и о том, что жизнь понемногу налаживается, становилось все легче, потому что Софи – той немалой частью себя, которая хотела забыть слова Эли и признание Джеймса, – стремилась в это поверить. Однако в редкие моменты, когда они с мужем занимались любовью, она представляла, как наводит порядок в кухонных шкафах, заменяя банки «Килнер» на «Джейми Оливер» с крышками фирмы «Хардвик Грин». Узнав на примере собственного мужа, что обособленность становится второй натурой, когда заводишь интрижку, Софи скрывала себя настоящую. Она выполняла движения вместе с Джеймсом, но настоящая Софи, Софи Гринуэй, уверенная в себе девушка, которая спускалась по Темзе на весельной лодке и ощущала себя личностью и без харизматичного мужа-диктатора, существовала в эти мгновения где-то еще.
Так Софи и терпела, кое-как справляясь: жила сегодняшним днем, думала только о детях, цеплялась за любые плюсы, руководствовалась мудрыми изречениями, улыбалась при необходимости – вот как сейчас. Отель с толстыми ковровыми дорожками, где проходила конференция, в середине восьмидесятых серьезно пострадал от взрыва, устроенного террористом ИРА, – тогда погибли пять человек. Мысль об этом не позволяла Софи чересчур углубляться в собственные переживания: какими бы серьезными ни были ее проблемы, они и в сравнение не идут с непоправимостью смерти.
Она взяла еще бокал у официанта и выпила за эту мысль, сознавая, что ее лицо стянуло в маску задумчивости, контрастирующую с развязностью остальных.
– Веселей, а то не сбудется! – Проходивший мимо краснолицый тип в розовой рубашке, выбившейся из-под ремня и обнажившей похожий на сардельку валик жира, положил руку ей пониже талии.
