Томас не ответил, начал беречь дыхание, подъем уже давался
трудно, но на языке вертелось спросить еще и о Гульче, нарочито ли оставил,
можно бы и с собой взять, но калика как чуял, сказал громче:
— Словом, наврут, как крестоносцы о своих походах!
И Томас сразу забыл про Гульчу, про оставленных перед
порогом спасенных людей, полез быстрее, чтобы нагнать и высказать язычнику все,
что думает о дикарях, смеющих рассуждать о высших ценностях, которым служат
рыцари Креста.
Знакомый запах становился все мощнее. Пот заливал глаза,
Томас хрипел и захлебывался потоками горько-соленой воды, не до запахов,
наконец под руками опоры не оказалось, и он вывалился в обширную блистающую
оранжевым огнем пещеру. Там стоял треск, блестел пол, но его почти не видно
из-за быстрых, как молнии, черных тел. Муравьи, огромные, как молосские доги,
молниеносно набрасывались на желтое, вгрызались, от скрежета Томаса
перекашивало, он хватался за уши, а муравей, выломав оранжевую глыбу, со всех
ног несся по наклонному ходу верх, исчезал в темноте.
От черных тел все меркло, панцири терлись и сталкивались с
такой силой, что лопнул бы и рыцарский доспех, но муравьи самозабвенно
бросались на золотую жилу, выгрызали крупные слитки, тут же без передышки
мчались обратно.
— Развивается семья, — сказал Олег с
облегчением. — Я боялся, что вымрет такая красота.
Томас прохрипел, еще не в состоянии остановить ходящую
ходуном грудь:
— А почему золото? Что в нем понимают?
— Мягкий металл, — объяснил Олег. — Грызть
легче. Им места нужны для личинок, понимаешь?
Он махнул рукой, рыцарь сам личинка, приблизился к одному из
муравьев, потолковал на языке жестов, тот нетерпеливо отмахивался, но калика
был настойчив, и муравей не мог отказать голодному собрату: выдавил из зоба
каплю желтого меда, размером с крупную дыню. Олег подхватил в обе ладони, капля
начала протекать сквозь растопыренные пальцы. Томас спохватился и тоже
подставил руки. Напились, сразу ощутив прилив сил, а потом Олег перехватил еще
муравья, вытребовал едко пахнущую каплю из брюшка. Томас первым торопливо
размазал по доспехам, смочил шлем и даже подошвы ног.
— Понятно, не тронут, — сказал Томас, — раз
уж пахнем по-ихнему... но как выберемся?
— Ножками, ножками, — предложил калика, — не
желаешь?
— Почему? — ответил Томас с надменностью. — Я
не страшусь себя утрудить! Ибо только тот будет достойным королем, кто сам
знает нужды простолюдинов.
Он гордо шагнул в муравьиный поток. Его толкали и пихали, но
он держался без страха. Когда уже взобрался на высоту человеческого роста,
голос калики остановил:
— Можно попробовать штуки похитрее...
Томас отступил в сторону:
— Прикинуться дохлыми? Они ж своих выносят наверх...
Олег сказал в сомнении:
— Не все, не все... Некоторые виды поедают трупы. Да и
те, которые выносят, им надо выждать, чтобы трупы засмердели.
Томас отвернулся, начал молча карабкаться. Калика остался,
пыхтел, разговаривал сам с собой. Томас же упорно лез в полной темноте, держась
поближе к стене. Муравьи шныряли быстрые, как камни, брошенные из катапульты, и
почти такие же смертоносные. По доспехам часто чиркало, скрип был такой, словно
железом по железу, панцирь муравьев выковывался веками, а если верить калике,
то и миллионами лет, не приведи Господи даже вообразить такое число, враз либо
поседеешь, либо свихнешься от недостойной рыцаря мудрости...
Когда он снова начал глотать свой пот, снизу донесся
хрипловатый веселый голос. Показался слабый огонек, быстро приблизился,
промелькнул и унесся вперед, только по доспехам уже не чиркнуло, а словно бы
лягнул конь. Томас в бессилии выругался: успел увидеть калику, что как лягушка
распластался на муравье, оба вцепились в одну и ту же золотую глыбу.
Он как страшный кошмар помнил огромного злого муравья, тот
норовил задеть им все выступы, словно пытался обломить торчащие руки-ноги, дабы
нести легче. Доспехи гремели, сминались как тонкая жесть, все тело сперва ныло,
потом стонало, а когда выбежали в просторную пещеру, Томас выл, не сдерживая
под шлемом слезы.
Муравей внезапно выпустил его из жвал. Томас грохнулся с
высоты ступеньки, но тело отозвалось такой болью, что он процедил сквозь зубы
самое страшное из ругательств, которое только промелькнуло в затуманенном болью
черепе. Из блеска и грохота донесся сочувствующий голос:
— Давай-давай, здесь можно!... Все-таки к аду ближе,
чем к небесам.
Калика отряхивал мокрые портки, волосы его прилипли и
блестели, он весь был в муравьиных слюнях, но зеленые глаза смотрели весело.
— Где... мы? — прохрипел Томас.
Он лежал, распластанный, как большая рыба на столе повара.
Рук почти не чувствовал, а вместо ног были чугунные колоды. Калика поглядел
сверху:
— Хорош... До поверхности рукой подать. Я ошибся, они
этим золотом крепят стены.
Томас вывернул шею, дико огляделся. Гигантская пещера вся
исходила нестерпимым блеском, который может придать только золото. Все щели
забиты золотом, воздух теплый и наполненный странным зовущим запахом, от
которого Томас ощутил странное возбуждение, кровь отлила вниз, ему вдруг
получилось присутствие огромной благоухающей женщины.
В сотне шагов дальше муравьи суетились как ополоумевшие.
Сталкивались друг с другом как пьяные, а в самом центре живого кольца из черных
тел колыхалось нечто белесое, исходящее истомой. Время от времени оттуда
вырывался муравей, убегал, лишь у третьего Томас успел заметить в жвалах
крохотную блестящую жемчужину, которую муравей держал с величайшей бережностью.
— Царица, — кивнул Олег. — Ее покои. Ну,
пошли?.. Вон ход на поверхность.
Томас со стоном встал на четвереньки. Калика подхватил его
под руку, сказал убеждающе:
— Все-все, здесь в самом деле не больше сотни шагов. Если
по прямой, конечно. Не понимаю, почему так близко... Видать, сверху лежит
монолитная гранитная плита, тогда понятно...
— Что понятно?
— Солнцем прогревается, — объяснил Олег. — А
потом долго держит тепло. Муравьям это на руку, дольше могут трудиться. Да и
личинкам надо тепло, развиваются быстрее.
Томас стиснул зубы так, что перекусил бы эту гранитную
плиту. Зануда уже забыл где они, рассуждает о муравьях, как будто останется
здесь жить:
— А как мы? В обход?
— Ну... авось отыщется щелочка...
Томасу казалось, что он несколько раз терял сознание, когда
одолевал эти последние сто шагов. Скорее всего, сто по прямой оказались тысячей
по наклонной, а муравьи, несведущие в геометрии, любили еще и зигзаги, его
головой стесывали все неровности, хорошо — забрало опущено, иначе стесывал бы
камни зубами.
