— А вы... уверовали? — спросил Ридван с надеждой.
Томас вспылил, открыл рот для гневной отповеди, а там будь
что будет, за веру умереть достойно и почетно, но калика сказал
многозначительно:
— Аллаху наперед видно, кто уверует... а кто из ранее
уверовавших отшатнется в нечестии.
Ридван нервно сглотнул:
— Да-да. Вы проходите, ваши раны сейчас исцелятся. Я
распоряжусь насчет гурий. Вас сейчас облекут в одежды из сундуса и парчи,
украсят ожерельями из жемчуга. Там ваши чаши, в которых напиток чист, и от
которого не страдают головной болью и ослаблением... Вам будут прислуживать
отроки юные. Когда узрите их, сочтете за рассыпанный жемчуг... Как и ко всем
праведникам, к вам придут девы черноокие, большеглазые, которые будут
принадлежать только вам. Скромноокие девственницы, которых еще не коснулся ни
человек, ни джинн... На каждого из вас по десять тысяч гурий, которые к утру
снова становятся девственницами...
Томас видел, как на глазах оживает калика, грудь
расправляется, в глазах зажглись нескромные огоньки. Да и у самого, он ощутил с
ужасом, потяжелело в чреслах, туда прилила горячая кровь, разбухло, в черепе
быстро и хаотично пронеслись безобразные, но яркие и волнующие картинки, от
которых вся кровь ушла туда вниз.
Он с трудом прочистил горло:
— Гм... гр-р-р... Э-э... сэр калика, это в тебе Сатана
берет верх.
Олег обернулся, в зеленых глазах прежнее выражение медленно
гасло. Вздохнул, повернулся к Ридвану:
— Благодарю. Но мы в пути. Нам еще рано.
— Уходите? — спросил Ридван радостным голосом.
— На то воля небес, — ответил Олег
дипломатично... — Мы должны выполнить свое. Спасибо, что помогли отбиться
от этих... пернатых. Здесь есть другой выход?
— Есть, но далеко, — ответил Ридван
торопливо. — А чем этот нехорош?
— Могут присматривать за воротами.
— Разве? — изумился Ридван... — Да кто в
здравом уме покинет джанну? Страну, где нет ни зимы, ни лета, где сады
темнозеленые, где реки из воды, что не портится, и реки из молока, вкус
которого не меняется, и реки из вина, приятного для пьющих, и реки из меда
очищенного?..
Олег вздохнул:
— Не упоминай хотя бы десять тысяч девственниц, а то
мой друг и так слаб в коленках... Вишь, слюни потекли? Надо идти. А те, что
нападают на нас, знают, что мы все равно до них доберемся. Потому будут ждать у
входа.
— Тогда вы великие герои, — сказал Ридван с
почтением. Он оглядел обоих уже без опаски. — Теперь я верю, что не
останетесь... как один тут. Мерзавец редкий.
Он задумался, к нему подошел другой страж, пошептал на ухо,
указывая глазами на пришельцев. Ридван кивнул, обратился к Томасу:
— Там в самом деле заметили двух. А дальше, похоже,
целая стая. Растревожили! Из нашего рая выход, как и вход, только один. Но я
слышал, что тот мерзавец, который проник сюда хитростью... словом, он что-то
нашел еще. То ли нору, то ли сделал подкоп... Словом, если вам нужен совет, то
вам лучше пройти в глубину джанны.
Томас пристально посмотрел на золотого гиганта. Тот
недоговаривал, но намекнул достаточно ясно. Томас протянул длань, человек в
халате с великой неохотой отдал меч. В темных глазах были злость и
предостережение. Томас вложил меч в ножны, забросил перевязь за спину. Тело еще
ныло от перенесенных ударов, но чувствовал, как спина горделиво распрямляется,
а голос звучит звонко и мощно как боевой рог, зовущий в битву:
— Олег, ты готов?
— Готов, — ответил Олег словами Томаса, —
готовей не бывает.
До самого сада, роскошного и темнозеленого, они ощущали
почтительно-уважительные взгляды. Томаса они наполняли силой, он раздвигал
плечи, шагал красиво и широко, показывая, как умеет держаться благородный
рыцарь, исполненный величия и отваги. Скосив глаз, спросил вполголоса:
— А кто этот... в зеленом халате? На ангела рожей не
вышел, но и с голыми бабами не валяется. Чуть услышал звон мечей, сразу
примчался!
— Увейс?.. Увейс Карани, полководец и воитель. Как-то,
помню, начал топтать сапожищами плащ, оставленный ему Мухаммадом. Народ пришел
в ужас, остановили силой, а он сказал с раздражением, что зря это сделали,
дурачье: он уже почти принудил аллаха простить грехи всех мусульман.
— Ну-ну, — протянул Томас, мало что поняв, —
а что у него с рожей? Ни одного зуба!
— Это с той битвы, где Мухаммаду выбили зуб... Увейс
услышал, но не знал, какой именно зуб потерял любимый пророк, и... чтобы ничем
не превосходить своего обожаемого вождя, выбил себе все зубы.
Роскошный сад поглотил их полностью, а изгиб реки вывел на
роскошный песчаный берег.
Томас ахнул. Глаза широко распахнулись, а челюсть отвисла до
кованного миланскими мастерами пояса. Олег всмотрелся, хмыкнул весело:
— Праведники развлекаются... Вишь, вино лакают, а при
жизни было нельзя. Здесь, наверное, и свинину есть можно. А девок сколько! И
все такие услужливые... Хотя, наверное, мне бы надоело быстро. Сказал бы:
одевайся-ка ты, девка, и начинай сопротивляться...
Томас опомнился, выпрямился с горделивым достоинством. Не
зная, что сказать, бросил напыщенно:
— Все-таки, человек... если он человек, а не тварь
животная, стремится к совершенству духа. А это все — от дьявола. Я не удивлюсь,
если Сатана сюда тайком ходит.
— Гм...
Он придержал Томаса, наперерез шли девушки в полупрозрачных
одеждах, ничуть не скрывающих их прелести. Впереди двигалась легкой танцующей
походкой красавица, чьи длинные толстые косы ниспадали по прямой спине и
касались пяток. Стройные ноги несли гордо, бедра двигались из стороны в сторону
так широко, что Томас начал водить головой из стороны в сторону. Ее лицо было
не просто милым, а прекрасным, женственным. Глаза смеялись, на полных губах
играла беспечная улыбка. Грудь высока, обе чаши крупные и торчащие, красные
ободки горят как розы. Глаза Томаса вылезли из орбит, не сразу рассмотрел, что
на груди каждой женщины огнем полыхают знаки, которые он определил как буквы
чужого языка.
— Что там написано? — спросил он шепотом.
— Да какая тебе разница?
— Ну... не знаю.
— Брось, твоего имени там нет.
Томас прошептал:
— Это имена?
— Да.
— А как зовут... вот эту?
— Это не их имена, а их владельцев.
Томас нахмурился:
— И здесь рабство? Надо вмешаться...
— Да нет, это гурии. У них одна обязанность — услаждать
праведников. На каждого праведника, ты ж слышал, по десять тысяч этих красавиц.
А всем праведникам, да будет тебе известно, всегда по тридцать три года.
