Конь всхрапнул, оглянулся дикими глазами. Томас сказал
успокаивающе:
— Хороший, хороший...
Олег взметнул себя на другого коня, голос был бодрым:
— Поехали?
— Поехали, — согласился Томас. — Только, как
же они... крылья где?
— А зачем тебе крылья?
— Ну... на небо же... повыше! Как же иначе?
Олег отмахнулся:
— Как-нибудь на досуге объясню. Сам пока не знаю
толком, но заметил, что ежели очень быстро мчаться, то можно скакать по воде,
почти не замочив копыт... по крайней мере брюха... я видывал одну ящерицу, что
бегает по воде на задних лапах. Быстро-быстро бежит, лапы так и мелькают, а в
воду погружается разве что по щиколотку.
Он тронул коня, тот довольно взвизгнул и с места пошел
вскачь, все убыстряя и убыстряя прыжки. Табунщики с визгом и воплями поскакали
рядом, но хоть и гнали коней во всю мочь, быстро отстали. Томас ощутил, как
встречный ветер начинает раздвигать губы, стараясь ворваться в рот и раздуть
его как жабу, выворачивает веки. Конь несся легко, но земля мелькала с такой
скоростью, что слилась в серую полосу. Томас вскрикнул:
— Но здесь же не вода...
— Если очень быстро, — донесся едва различимый в
завывании ветра вопль, — то и по воздуху... Мне так кажется...
Ветер стал резким как нож, сек лицо, Томас поспешно опустил
забрало, но и в узкую щель поток воздуха врывался острый, режущий, злой. Он не
знал, как можно по воздуху без крыльев, но дядя говорил, что и майский жук с
его пузом и тяжелым задом летать не должен, но жуков летает столько, что кружку
пива не выпьешь теплым майским вечером в саду, чтобы туда не нападало этих
проклятых толстяков...
Он пригнулся, зарывшись головой в конскую гриву. Если бы не
в железе, вспомнил оружейников, встречным ветром разнесло бы в клочья. Кто бы
подумал, что их панцирь защитит не только от стрел и мечей, но и куда более
опасных разящих струй воздуха!
Рядом несся как выпущенная из лука гигантская стрела черный
конь. Красные волосы Олега слились с его красной гривой, как и Томас пригнулся,
но не вцепился судорожно, его пальцы похлопывали по шее коня, поглаживали. Мол,
хорошо, так и давай, но ты можешь и быстрее, знаю...
Томас не выдержал, отвернул лицо от секущего ветра. Ощущение
такое, что в узкую щель забрала настойчиво протискивается холодный клинок
мизерикордии, так пусть же пытается пробиться сквозь железный шлем, а для ушей,
слава Пречистой, пока что дыр не придумали.
Олег указал пальцем вверх. Томас не понял, а когда внезапно
все озарилось светом, мелькнули блестящие изломы, словно со всех сторон
сверкали гигантские глыбы льда, а потом снова свистящая в ушах пустота,
запоздало сообразил, что проскочили слой второго неба, где обитают небесные
существа повыше ангелов.
Прозевал он и третье небо, лишь четвертое успел заметить
издали по внезапной полоске света, но конь к тому времени разогнался так, что в
глазах вспыхнуло на короткий миг, и снова Томас прилагал все усилия, чтобы
спрятаться за гордой гривой, не дать себя сорвать уже не ветру, а ревущему
урагану.
Пятое заметил только но вспышке, оставалось одно, последнее,
ветер ревет вроде бы не так свирепо, или же привык, притерпелся, в теле был
жар, почему-то по лицу потекло соленое, дышать стало тяжело. Решил, что от
страха, но когда плечи прижгло как горячим железом, он в панике сообразил, что
печет в самом деле железом! Железо доспехов какой-то нечестивой магией
разогрелось как в костре, печет проклятое, будто не хозяина, а еретика, врага
церкви!
Сияние впереди выросло, охватило мир. Надвинулись и
пронеслись по обе стороны блистающие стены горного хрусталя. Томас успел
различить даже вкрапления халцедона и яшмы, так это в милю-другую шириной,
затем блеск остался позади. Сквозь невыносимый жар он понял, что кони замедляют
скачку, чтобы с разгону не врезаться в твердь над седьмым небом, потому и
шестое успел заметить, потому, если вытерпит раскаленные доспехи еще чуть-чуть,
то уцелеет... может быть.
Он чувствовал, как слезы от боли смешиваются с соленым
потом, благо — язычник не зрит, надсмехаться не сможет. В глазах стоял красный
туман, выедающий глаза, от гладкой конской кожи несло жаром как из озера лавы,
где топнут нечестивые души...
Сквозь рев урагана услышал вскрик калики. В залитых потом и
кровью глазах мелькнуло странное видение: исполинские зубчатые колеса, тяжелые
жернова, размером с горные хребты. Снова зубчатые колеса вовсе немыслимых
размеров, все хитроумно и сложно сцепленные одно с другим, Томас даже услышал
скрип, тяжелый ропот, потрясенно понял, что это и есть колеса мироздания, которые
движут небесными сферами, на которых укреплены звезды, Луна и даже само
Солнце...
Он пытался смахнуть пот, железная перчатка звякнула по
железу шлема. Он зарычал в бешенстве, тряхнул головой, порыв ветра вцепился и
начал отрывать от коня. Томас застыл в страхе, вцепился, взмолился Пречистой,
чтобы хоть поддержала в этот страшный миг, всего лишь поддержала за спину, а
даже он сам, от ужаса, вспотел так, что глаза залило как при ливне, доспехи
шипели, охлаждаясь, он с нечеловеческими усилиями снова прильнул к спасительной
конской шее, схоронившись в красной гриве как ребенок под одеялом, под ним
начало потряхивать, он все не раскрывал глаз, еще не веря, что конь настолько
замедлил бег, потом ясно ощутил неистовый галоп... Когда почудилось, что ветер
стал не таким свирепым, начал дышать свободнее, все еще страшась заглотнуть
воздуха больше, разорвет изнутри, но свист в ушах в самом деле начал стихать.
Он рискнуть чуть-чуть приоткрыть глаза, успел увидеть между
торчащими как у волка ушами коня зеленое. Давление воздуха в грудь быстро
слабело, конь еще скакал, но Томас различал мгновенно возникающие вдали
деревья, что проносились мимо как призраки, исчезали, а на самом горизонте
радостный оранжевый свет. Томас различил контуры сказочного дворца...
Сверху блистало оранжевым. Ни звезд, ни Солнца, по сторонам
мелькали зеленые полосы, под ногами струилось такое же зеленое, но еще через
мгновение он начал различать бешено скачущие ноги, а затем конь перешел на
рысь, на грунь, остановился. На морде висела пена, бока взмокли, в мыле, он
дышал тяжело, глаза дикие, неверящие.
Томас слез, почти свалился, дрожащими руками содрал шлем.
Лицо горело, словно натертое камнем для заточки меча. Когда облизнул губы,
ощутил солоноватое.
Калика соскочил с коня неподалеку, присел, охнул, болезненно
поморщившись. Красные волосы слиплись, растрепались как у черта, он был как
ругательство в этом сверкающем благостном мире, чистом и зеленом. Лицо тоже
красное, будто натертое кирпичом. Веки набрякли, Томас смутно удивился, что не
вывернуло и не сорвало ветром, вот уж дубленая кожа у отшельника. Да что там
дубленая, та бы не выдержала...
— Ну как? — спросил он грубым голосом язычника,
которого не коснулась благодать истинной веры. — Мы, кажись, на месте.
Выше уже некуда. Гляди, всего миг, а уже здесь...
