— Томас... и вы, его друзья... мы не враги. Опусти
меч... или держи, если тебе так удобнее. Я хочу объяснить...
На разгоряченного Томаса сзади пахнуло ароматом роз. Он
мгновенно обернулся с мечом в руке, увидел, как захлопнулась дверь. Яру трясло,
она суетливо дергала за рукав:
— Томас... Олег убежал!
В голове Томаса перемешалось, перед ним Творец, но Яру
держали здесь против ее воли, и при одной этой мысли как могучий прибой била
горячая кровь, сердце стучало яростно, он начинал дышать чаще, а мышцы дрожали
от жажды прыгнуть на врага и бить, крушить, сечь, ломать, но голос, который
звучал в зале, как и в голове Томаса, произнес настойчиво:
— Томас, это я, твой Верховный Сюзерен...
Томас преклонил колено, сердце стучало бешено, он с трудом
сумел совладать с дрогнувшим голосом, что пытался сорваться на мышиный писк:
— Приветствую тебя, Господь. Прими все мое почтение...
и передай поклон Пречистой Деве. Я служил тебе верно и преданно, Господь. Хочу
служить, как и служил, но мне надо выяснить... что стряслось. И верно ли я
поступал.
Он не добавил, что должен определить, чувствовать ли себя
связанным клятвой вассала, или же волен порвать, как волен порвать всякий
честный рыцарь, если сюзерен сам нарушил соглашение. В этом случае вассал волен
искать другого, более справедливого. Томас чувствовал, что от осознания правоты
голос обрел твердость, а когда поднял глаза на Всевышнего, в теле не было
страха, а только восторг, как у юного оруженосца, допущенного на турнир
лицезреть сильнейшего из рыцарей Британии.
— Я знаю ответы на твои вопросы, — ответил мощный
голос, и опять Томас не мог определить откуда он звучит, и звучит ли вообще,
или же слышит в дрожании стен, звоне своих доспехов, раскате далекого
грома. — Но они слишком... чтобы ты их принял...
Томас повертел головой, всмотрелся в сгусток белого пламени,
что горел, не сгорая, висел над каменными плитами, не касаясь их, не сжигая:
— Ты Огонь?
— Нет, — ответил Голос. — Но простой люд...
неважно, король или пастух... так слеплен, что должен зреть, с кем говорит.
Приходится то в облике горящего куста, то во сне... А сперва наломал дров,
когда в личине зверя или, скажем, рыбы. Тут же начинали бить поклоны, приносить
жертвы. Однажды явился в облике быка, так сразу отлили тельца из чистого
золота!.. Всем надо что-то вещественное! Ведь кланяются не мне — иконам.
Сотни тысяч вопросов метались в голове Томаса, толкались и
даже дрались, распирая череп до боли. Он спросил первое же, что вынырнуло
ближе:
— Господь, а правда ли, что Иисус — твой сын? А то я
слышал, такое говорят! И что вы с ним... ну, одно целое?..
Голос прозвучал так же мощно, но с отеческой насмешкой:
— Ты сам знаешь, как много после войны появляется
героев! И как много у победителя находится соратников, без которых,
оказывается, не было бы победы... Увы, я один. И ни души не шагает рядом. Так
что не надо никого присобачивать в соратники... Нет, он только раб наш,
которого мы облагодетельствовали и поставили в пример сынам Израиля... Правда,
достойный человек, страстный пророк, но... не забивай голову такими вещами,
молодой рыцарь! Ты ведь хотел спросить другое, верно?
Томас вскрикнул в горе:
— Значит, я зря нес Грааль в Британию?
Голос прозвучал так же мощно, но Томас ощутил словно головы
коснулась огромная отеческая ладонь:
— Мы сами делаем вещи священными... Да что там вещи!
Богов даже... как сами же их низвергаем. Успокойся, сэр Томас. Если ее считают
священной столько людей, она способна творить чудеса!
Яра, что до сих пор молчала, тряслась, неожиданно спросила
тонким, как у мышонка, голосом:
— Господь, объясни мне, простой женщине, за что наслал
потоп? Ведь согрешивших было не так уж и много?
В сиянии заблистали грозные искры. Огненный шар расширился,
сильнее опалил жаром лица. Томас на всякий случай прикрыл Яру, а густой голос
после паузы сказал медленно, и Томасу в нем почудилась боль:
— Бесчеловечно?.. Но Томаса избрали королем, и он уже
начинает догадываться, что король вынужден поступать не так... как простой
бесхитростный рыцарь. Да, согрешивших была горстка! Но те, не грешившие,
виновны в том, что не остановили ту горстку. Милая княжна, любой человек, ежели
не препятствует преступлению, становится сообщником! Дело даже не в этике, а в
простой выживаемости. Общество равнодушных скотов, пусть и безгрешных, обречено
на вымирание. Я лишь ускорил... Ради прихода новых.
Ярослава тяжело вздохнула. Томас спросил с обидой:
— А мы?
— Вы их начало. Я не ошибся, потопив старый народ,
которому должен был творить чудеса, руководить каждым шагом, очищать для них
землю от чудовищ, растить хлеб на голой земле, разрешать их мелочные споры,
утирать носы, успевать выхватывать камешки из-под ног... А вы, нынешние, во мне
почти не нуждаетесь. Да что там «почти»! Совсем обходитесь.
Томас замер:
— И ты... Господь наш... не осерчал?
— За что? — удивился Огонь. — За что, что
дети наконец-то не нуждаются, чтобы им вытирали носы? Да это счастье для
родителей. У вас хватает силы и гордости решать все самим. А преступления тоже
останавливаете сами.
Томас недоверчиво хмыкнул. В огненном шаре вспыхнули
багровые искорки гнева.
— А то, что вломились сюда силой, в поисках
справедливости, не говорит о вас? Кто из прежних осмелился бы спорить? Только
возносили молитвы, просили милости, просили урожая... это-то даже не вспахав!..
просили рыбу с небес, просили, просили, просили! Мой путь был... не скажу, что
неверен, но... Когда я создал первых людей, это было... озарение, что приходит
лишь однажды в бесконечность... а чаще не приходит вовсе. Это было мое лучшее
творение, и я понимал, что уже никогда не повторю этого шедевра... Потому
трясся над ним, создал для него сад Эдема, оберегал от всего. Да, Сатана вывел
из райского сада, заставил трудиться в поте лица своего, заставил освоить
землепашество, скотоводство, строительство... Да что я перечисляю! Вся
цивилизация — его рук дело, не спорю. Я надолго потерял контроль, ибо его
желания были намного проще, понятнее, и усваивались с охотой. Я жевал вяло о
всеобщей любви, о духовности, а он учил, как ковать мечи, как захватить добро
соседа, а его обратить в рабство, заодно взять в наложницы его жен и дочерей...
Томас горячо дышал, в глазах стояли слезы сочувствия:
— Господи...
— Наконец он вторгся и в ту область, которой раньше
пренебрегал. Стал строить церкви. Насадил ереси, перехватил христианство...
Томас вскрикнул в ужасе:
— Господи, разве это не от тебя?
— От меня, — ласково прозвучало из Огня, — но
только отчасти... Я сумел покончить с рабством, ибо принявший веру Христа не
может себе подобного держать в неволе, а он объявил о всеобщем рабстве перед
Моим лицом...
