Томас пробормотал:
— Но если рабство... от твоего имени...
— У меня не может быть рабов, — прервал голос
мягко, — и если человек думает, что он мой раб, то он раб Его. И сила Его
умножается стократно!.. И когда Сатана захватил власть на всем белом свете,
когда все церкви перешли в его руки, когда все монастыри, храмы, епископы,
папы, архимандриты, митрополиты — все от Него, я долго пребывал в растерянности
и тоске...
По ту сторону двери послышались тяжелые шаги, хлопанье
крыльев. Затем — глухой удар, вскрик, протяжный стон. Звякнуло, донесся сиплый
клекот. Дверь с грохотом распахнулась. Через порог быстро шагнул Олег. Дыхание
было хриплым, грудь тяжело вздымалась, зеленые глаза блестели. Когда разжал
кулак, с лвдони ссыпались окровавленные перья. Томас успел заметить сбитые в
кровь костяшки пальцев.
— Пытались задержать, — буркнул Олег. —
Должны бы видеть по моему пречестному лицу, что здесь как раз мое место. А где
же...
Зеленые глаза недоверчиво впились в сверкающий шар. Свет шел
чистый, ясный. И слишком похожий на свет Рода, Ярилы, Даждь-бога, Хорса и
прочих солнечных богов скифов, сколотов, славян.
Он ткнул пальцем в сторону солнечного шара:
— Это... оно и есть?
— Сэр калика, — воскликнул Томас свистящим
шепотом, — как ты можешь! Это не «оно», а сам Господь!.. наверное.
В зеленых глазах волхва отражались блики, но не белые, а
золотистые. Лицо каменное, похоже, калика не мог сообразить как себя вести, но
наконец с самым безучастным видом подул на окровавленные костяшки:
— Прямо перед дверьми наткнулся... Архангелом назвался,
Варахиилом. Я по всей стене как медузу, прежде чем эта ворона за меч... Будто
не помню, что архангелов всего семеро!
Из Огня глухо прозвучало:
— Ну... Вообще-то зря... Он в самом деле архангел. И
меня не предавал.
Томас ахнул, закусил губу, сейчас грянет божий гнев, а Олег
бросил с вызовом:
— Разве их не семеро?
В голосе Всевышнего словно бы проскользнула неловкость:
— Семеро... Но... гм... наслоение мыслей,
противоречия... Их семеро... но правы и те, кто насчитывает восьмерых.
К удивлению Томаса, который при умных разговорах сразу
ощутил себя так, будто при нем начали скрести ножом сковороду, калика кивнул:
— Ну, это и черепахе ясно.
Томас сжался, ожидал вспышки гнева, но, видать, сюзерен в
самом деле настолько высок, что не замечает дерзостей... или же замечает, но
относится к ним, как мудрый дед к репликам глупого правнука.
— Им не удалось сломить вас блеском, мощью, величием. И
когда ворвались, вы били только тех, кто на самом деле враг... Не знаю, как
ощутили. Врожденная ли неприязнь, выработанное ли чувство справедливости... не
знаю. Но сделали то, чего не ожидали заговорщики... и на что я надеялся...
скорее, смутно, чем осознано.
Олег буркнул:
— Мы били всех, кто попадался. Как скажешь, Томас? Вон
даже Варахиила зазря...
Из Огня донеслось:
— Ну, лес рубят, щепки летят... Если я ради горстки
виновных перетопил человечество... К тому же, как мне теперь кажется, Варахиил
не так уж и безупречен... был. И престолам зря досталось... как и власти. Но
это и понятно, всяк видит в престоле врага, а во власти — противника. Ладно, у
вас принято сперва угостить гостя, а разговоры потом.
Глава 14
Огромный зал осветился радостным оранжевым светом. Возник
накрытый белой скатертью стол, уже уставленный глубокими тарелками, а в середке
смотрела в потолок задранными культяпками огромная птица. Вокруг нее лежали
поменьше, лебеди. Калика, продолжая облизывать разбитые пальцы, шагнул к столу
первым. Томас взял Яру за руку, пальцы вздрагивали, она
смотрела по сторонам большими, как у пугливой лани, глазами.
Но пошла послушно, только прижималась боком, словно черпала в нем силы.
Калика сел на лавку, резная со спинкой, неспешно всмотрелся
в яства. Его пальцы зависли, шевелясь хищно, высматривали, что выбрать, наконец
ухватили куриную ногу. Томас же, усадив Яру, сказал с неловкостью:
— Но как-то неловко есть перед хозяином... когда тот
сам не ест...
После короткой паузы шелестнуло шелком. По ту сторону стола
возник широкий полог. Ткань блестела и переливалась, Ярослава ахнула и впилась
глазами. В узкую щель просунулась мощная волосатая рука, взяла другую куриную
лапу. При виде ее у Олега вздернулись брови, а глаза округлились так, что стали
похожи на жабьи. Он поперхнулся, держа мясо обеими руками. Остановившиеся глаза
проводили взглядом руку, что вместе с курицей исчезла за пологом.
А могучий Голос раздался уже из-за полога:
— Перестань печалиться, сэр Томас. Ты нес в чаше не мою
кровь, но там кровь достойного человека. Вы их называете пророками. Их было
немало, как больших так и малых. Были до него, были после, надеюсь, будут еще.
Томас спросил непонимающе:
— Были после? Кто, Господи...
Голос прозвучал с отеческой снисходительностью:
— И Моисей, и Христос, и Мухаммад — мои пророки. Это не
они, а люди умеют повернуть так, чтобы найти повод для вражды.
Олег жадно ел курицу, совсем не заботясь о благородных
манерах хотя бы в хеха... дворце самого Господа Бога. Томас взмолился:
— Но почему ты отдал даже церкви в руки Врага? Ведь ими
правит Сатана, я сам видел! А в храмы людей набивается, как муравьев в старые
пни!
Огонь колыхнулся:
— Но каких людей?.. Важно сохранить настоящих! А стадо
плодится быстро. Мы ведь на самом деле бьемся не за стадо, а за тех,
бесценных...
Он умолк, словно не находя понятных рыцарю слов, а калика к
удивлению Томаса кивнул, словно бы соглашаясь с тем, кто является его самым
лютым врагом:
— Томас, простого... или тупого, что одно и то же, народа
всегда больше. Но хоть и медленно мелет его мельница, но верно мелет. Тупой
йемен умнее тупого раба Рима или Египта, а твой дядя знает и умеет больше
просвещенного римского сенатора. Я хочу сказать, что хоть знающих всегда жалкая
кучка, да и тех за людей не чтут, но именно они тянут народы к свету... Сейчас
даже тупой простолюдин развитее среднего царедворца и мудреца в Старом Египте.
Не понял? Да черт с ними, простолюдинами. В конце-концов, хоть плюют на
мудрецов, насмехаются, гонят, но мир все же идет за мудрецами, а это и есть
победа Света над Тьмой. А потом и простолюдины поймут. Через каких-нибудь пару
тысяч лет... Или пару
десятков тысяч...
Томас вздохнул:
— Ага, для тебя это что? Всего каких-нибудь сто тысяч
раз побывать в половецком стане.
