Макдональд сказал твердо:
— Мой сюзерен, вы не должны ехать один.
Томас возразил:
— Я не один.
Макдональд с сомнением посмотрел на Олега. Дикарь в звериной
шкуре, с длинными рыжими волосами, что падают на плечи, неопрятная бородка.
Дикарь не выглядит достойным спутником молодому королю. Пусть даже, как
говорят, помог доблестному Томасу в битве с демонами. Хотя такой больше
навредит, чем поможет.
— Пусть вдвоем, — сказал он упрямо, — но и
двоим опасно...
— Нас не двое, — ответил Томас звучно. Он
выпрямился, молодой и красивый, хлопнул железной ладонью по рукояти
меча. — Со мной Шлеморуб, а также мой боевой конь, которому нет во всей
Британии соперника. Нас четверо, а если считать и дубинку сэра калики, он ее
зовет посохом, то нас пятеро. А это уже боевой отряд!
Макдональд смотрел с прежним сомнением. Дядя Эдвин сказал с
великой печалью, рвущей сердца:
— Я знаю Томаса. Он возьмет всех, если на пир, но если
в самом деле впереди огонь и кровь... Томас, мальчик мой, ты — единственный в
роду Мальтонов! Мы жили честно, за чужими спинами не прятались, боевой клич
Мальтонов звучал во всех битвах. Но железный град сражений выбил все наше
поле... И теперь ты — последний.
Томас обнял отца и дядю. Он прятал заблестевшие глаза, в
горле стоял комок. Он отправлялся туда, откуда еще ни один воин Христа не
вернулся.
Из конюшни вывели его коня, укрывали попоной, седлали.
Конюхи были серьезны и молчаливы. Рыцари обнажили мечи и ударили рукоятями о
щиты. Над двором пронесся глухой звон железа, предвещающий кровь, боль и смерть
вне надежных стен замка.
Конь калики шел легко, помахивал гривой, на ходу норовил
ухватить клок травы, листья с куста. Сам Олег сидел в седле неподвижный,
погруженный в думы. Конь Томаса двигался тяжело, ровно, сам рыцарь весит не
меньше калики, да еще тяжелые доспехи, щит, длинное копье, которое держит
острием вверх, а нижним концом упер в стремя.
Замок постепенно удалялся, а впереди вырастала стена темного
леса. И хотя дорожка вела к деревьям широкая, утоптанная, Томас внезапно
ощутил, что мир все еще дик, неустроен, всюду чудища и дикие звери. До отъезда
в Святую Землю был уверен, что здесь середина белого света, но когда побывал
там, узрел руины древнейших городов, увидел храмы, которым тысячи и тысячи лет
— подумать о таком страшно! — когда не нашел ни единого дикого дерева, все
высажены людьми, то ощутил с потрясающей ясностью, что живет не в центре, а на
краю отвоеванного у дикости мира, а за краем — тьма, неведомое...
наполнило гордостью. Только на краю мира, на острие
цивилизации можно совершать подвиги во славу Пречистой Девы! Нести свет огнем и
мечом язычникам, истреблять чудовищ, которых в Старом Свете давно перебили
герои подобные Персею и Гераклу: там даже в древнюю эпоху Ахилла и Гектора
чудищ уже не осталось, и героям пришлось истреблять друг друга, после чего
перевелись вовсе, а здесь самое время геройских подвигов...
Деревья сомкнулись сзади, нависали с боков, сразу потемнело.
Божий свет остался там, по ту сторону крон, а здесь пахло гнилью, муравьями,
старым перепрелым мхом. На дорожку с обеих сторон напирали кусты, деревья
опускали ветви пониже, дабы никто не смел здесь пройти кроме диких зверей. Лес
знал своих, а человека впускать не хотел.
Калика ехал молчаливый. Томас косился на его прямую спину с
развернутыми совсем не по-отшельчески плечами, порывался вступить в ученую
беседу, можно бы поговорить и об устройстве мира, но почему-то робел. Вдруг да
калика в самом деле как раз сейчас отыскивает ту самую Истину, узнав которую
все люди враз запоют от счастья. Хотя, по чести говоря, сейчас куда нужнее
философский камень или меч, который не выщербится и не переломится в трудный час.
— Мне внутренний голос говорит, — сказал
Томас, — что с Богом в сердце и верой в душе мы, если и не достигнем цели,
то погибнем достойно...
Калика хмыкнул с пренебрежением:
— Внутренний голос! И это говорит железный рыцарь,
завоеватель Сарацинии, героя штурма башни Давида!
— Внутренний голос не обманывает, — сказал Томас
твердо.
— Да, конечно, — согласился калика. Ехал молча,
вдруг оживился: — Помню как-то... Совсем я был молод, зелен, неопытен. Шел по
лесу, вдруг вижу — навстречу прут человек пять разбойников. Здоровенные, как
медведи, злые, свирепые. Я едва успел шмыгнуть в кусты. Затаился, дрожу как
заяц. Они не заметили, идут мимо. Так бы и обошлось, как вдруг внутренний голос
говорит: да что ты сидишь, счастье теряешь? Выйди из кустов, подойди к вожаку,
дай в морду! Я в ответ: сдурел? Да они меня размечут на клочья! А голос
настаивает. Решился я, хоть душа тряслась как овечий хвост. Разбойники уже
прошли мимо, а я тут вылез из кустов, крикнул: погодите!
Он скривился, как от острой зубной боли. Томас спросил
жадно:
— И что дальше?
— Ну что... Подошел я, ноги трясутся, сердце колотится
как овечий хвост. А они стоят как огромные волки на задних лапах, смотрят
ожидающе. Ну, подошел я, дал вожаку в морду...
Он опять замолчал, спина его сгорбилась. Ехал насупленный,
похожий на лопух под дождем. Томас спросил нетерпеливо:
— И что дальше?
Олег бросил нехотя:
— Тут внутренний голос и говорит: ты как хочешь, а я
пошел...
Томас раскрыл рот, вот тебе и поговорил о мудрости, пыхтел и
пытался сообразить как же калика вывернулся, расспрашивать нехорошо, явно же не
хочет рассказывать, а сам Олег, словно бы чтобы отвести от себя разговор с
преувеличенным неодобрением начал коситься на огромный, с ладонь, крест на
груди Томаса. Тот болтался на толстой цепочке, гнусно звякал по стальному
доспеху. Чересчур тяжелый, без привычной филигранной резьбы или позолоты...
— Выходит, ты тоже с оберегом, — сказал он
насмешливо.
Томас ощетинился, прикрыл ладонью крест, оберегая от дурного
глаза:
— Я ж говорил, Яра подарила!.. В твоей стране делали
ваши умельцы.
— То-то что-то знакомое, — буркнул Олег с
неудовольствием. — Наши умельцы что хоть переиначат... Не тяжело-то? Вон у
меня оберег из черепашьего панциря, он же и застежка на перевязи: и легко, и
польза. Ты ж почти король, тебе бы поменьше, но из чистого золота! А то и чтоб
камешки по всему кресту, как бородавки на большой старой жабе.
Томас огрызнулся:
— А мне булатный даже больше нравится! А что тяжелый,
так я ж не слабая девица, чтобы выбирать полегче!.
Олег отвел взор, ощутив неловкость. Томас что угодно скажет,
только бы защитить от нападок подарок любимой женщины. А вообще-то за ним не
было припадков благочестия. Это изделие неуклюжего деревенского кузнеца носит
лишь потому, что его касались руки любимой...
Солнце опустилось за деревья, и когда проезжали широкую
полянку, калика сказал:
