Когда вроде бы потеплело, он сперва не поверил, решил, что
сам себя согрел, собравшись в комок меньше кролика, осторожно открыл глаза... и
ахнул.
Они неслись в блистающем оранжевом мире песка, нестерпимо
яркого неба, синего и без единого облачка, а встречный ветер был не то, что
теплый, а горячий, будто здесь начинается то самое преддверие ада.
— Олег, — вскрикнул он, но из горла послышалось
лишь простуженное карканье, — где мы?
Олег услышал или догадался, ибо ветер срывал слова с губ
Томаса и уносил в далекую туманную Британию, страну болот и туманов.
— Сарациния!
— Не... может... быть...
— Почему?
— Будто я не был в Сарацинии...
— Ты видел только краешек! Сейчас видишь другой
краешек...
Томас ощутил, как холодная, но гордая кровь англа
проламывает корку льда, а голос от возмущения окреп:
— Ты хочешь сказать, что какая-то там Сарациния...
больше моего королевства?
Калика оглянулся, Томас увидел в его зеленых глазах странное
выражение, словно отшельник хотел предположить какую-нибудь нелепость вроде
того, что Сарациния даже больше всей Британии, но проглотил оскорбление, когда
увидел пышущее благородным гневом лицо мужественного рыцаря.
— Здесь возьмем еще одну вещичку, — объяснил
он. — Квест, есть квест. Потому я предпочитаю другие игры.
— Какие?
Олег уже отвернулся, пробормотав что-то вроде, что не здесь
же объяснять, все испортит, как-нибудь в другой раз, если доживут до того
времени. Ветер трепал его рыжие волосы, все равно грязные, подумал Томас
недоброжелательно, пытался содрать безрукавку из волчьей шкуры. Калика сидит
ровно, как вбитый в лавку гвоздь, за его спиной ошалевший воздух скручивается в
жгуты, Томас ясно видел полупрозрачные воронки, жуткие водовороты из плотного
вихря. На кратчайший миг мелькнуло страшное искаженное лицо с сумасшедшими
глазами. Томас охнул, потянулся к мечу, но в воронке лишь со страшной скоростью
метался по кругу горячий ветер, будто ошалевший пес, что ловит свой хвост.
Змей летел ниже, всего в полумиле внизу уже не проплывали
горы песка, а выныривали из-за горизонта, быстро вырастали и уносились под
брюхо Змея, где исчезали где-то под хвостом настолько одинаковые, словно их из
года в год надувал один и тот же отупевший ветер. Далеко слева проплыло
светлозеленое пятно, но Томас не был уверен, оазис ли, или же демоны пустыни
пытаются сбить их с пути нечестивым миражем.
Томас чувствовал, как спина сама распрямляется, в теплом
воздухе он стал вроде бы крупнее, осанистее, а когда кровь пошла по всему телу,
согрела даже ногти на ногах, ощутил, что встречный ветер не просто сухой и
теплый, а горячий, накаленный, без капли привычной влаги. Во рту начало
пересыхать, и Томас снова опустил забрало. Что за человека создал Господь,
подумал он с раздражением. Зимой ему холодно, летом жарко, весной и осенью
грязи много, от дождя прячется, в снежную бурю вовсе из замка не вылезает...
Спина под ним дернулась, Змей чуть свернул, голова его ушла
вниз. Томаса наклонило, он ухватился обеими руками за гребень. Змей несся прямо
на быстро вырастающие барханы. Томас задержал дыхание, эти моменты не любил,
вдруг да глупый Зверь не успеет свернуть, или же калика чересчур глубоко войдет
в нечестивые раздумья, забудет где он и что с ним, и крылатый дурак со всей
дури воткнется в песчаную гору... А на такой скорости только кончик хвоста
останется торчать как у тушканчика.
Над самыми барханами Змей выровнялся, понесся так
стремительно, что у Томаса замелькало в глазах, хотя знал, что Змей летит даже
медленнее, только слишком близко к земле. На зубах захрустело, в лицо ударило
горячими песчинками. Он зажмурился, стиснул губы, сжался. Снизу чувствительно
ударило, спина Змея дважды подпрыгнула, костяные плиты скрипели и жутко
терлись, затем Томас ощутил, как Змей побежал, вздымая тучи песка.
По железу доспехов злобно шелестели горячие песчинки, словно
по нему ползали тысячи крупных раков, снизу толчки становились слабее. Наконец
Томас ощутил, как костяные плиты под ним перестали хрустеть и ерзать, грозя
прищемить... доспехи.
Он открыл слезящиеся глаза. Змей распластался между двумя
песчаными горами, крылья разбросал, шею вытянул так далеко, что она стала
тонкой, как у гуся, точнее — с бревно тарана, костяные щитки разошлись,
открывая нежную розовую кожу. Морда лежала на песке, пасть раскрыл, а длинный
красный язык выпрыгивал тугой трубочкой.
Калика соскочил, зарывшись в желтый, как золото, песок по
колени, огляделся с великим удивлением:
— Ты гляди, как все изменилось!
Был он отвратительно бодрым, полным сил, солнце блестело на
голых плечах, рыжие волосы стали еще ярче. Томас начал медленно сползать по
раздувающемуся боку, цепляясь за щитки как за выступы в скале. Доспехи тянули
словно наковальни, подвешенные к ногам пленного сарацина.
— Да? — прохрипел он саркастически. — Неужто
эти барханы сдвинулись на целый шаг?
Калика оглянулся, и Томас, не желая выглядеть старушкой,
сползающей с постели, прыгнул, когда оставалось три-четыре фута. Ноги
погрузились не до колен, а ушли как в трясину. Он отчаянно забарахтался,
раскинул руки, так и застыл, погрузившись до середины груди.
— Если бы только сдвинулись, — ответил калика
тихо, словно самому себе. — А то бегут как ящерицы за тараканами...
— Уф... — прохрипел Томас, струйки горячего песка
отыскали щели в доспехах, начали просачиваться вовнутрь, — уф...
— Вот тебе и «уф», — продолжал калика, взор его
стал печален и светел, как всегда, когда задумывался о высоком, — разве
все мужчины ушли в крестовый поход?.. Сколько громких рыцарей предпочли, так
сказать, жить да поживать в тепле и уюте своих захолустных поместий! Но ведь
нашлись же сумасшедшие вроде тебя, что пошли глотать сарацинскую пыль? Вас жгло
нещадное солнце, ваши кости оставались непогребенными в песках, вы срывались с
высоких башен, и алой кровью своею... ишь, уже и я заговорил как менестрель!..
Вас, молодых и горячих, вели чистые и честные сердца, но за всеми походами — а
они еще будут! — стоит могучий и очень старый мозг. Я хочу сказать, что
некоторые люди не уходят, а дожидаются развязки... Правда, дожидются — не то
слово. Иные просто убивают время. Это я о команде некоего призрачного корабля,
что вечно плавает по морям, пугая придурков, есть такие, что из века в век
разносят чуму, вроде Агасфера, кто-то вроде Еноха наблюдает из норки и
ябедничает... Правда, его вроде бы недавно взяли на небеса. Живым. Словом,
каждый при деле.
Томас в бессилии стискивал зубы, калика даже не подумал
подать ему руку, рассуждает, мыслит вслух, воспаряет в эмпиреи, что ему песок по
колено, если голова в облаках?
— А чем... занят... ты? — пропыхтел он,
растопыренные ладони уперлись в песок как широкие весла о воду, натужился,
начал выдвигаться, но руки еще быстрее погружались в горячее месиво.
