— Что ж тебя не узнал? — спросил Томас
саркастически. — Ты в своей зверячьей шкуре мужик заметный.
— Зазнался, — буркнул Олег. — Да и давно
было... Тогда умничающие дурни за ним толпами, как овцы за козлом. А сейчас,
сам понимаешь, без слушателей, что дурню без дудки, а рыцарю без железок.
Томас зябко передернул железными плечами:
— Да, ему тяжко.
На черном небе вспыхивали, будто появлялись ниоткуда,
непривычно яркие, как глаза зверей, звезды. Томас привык к их россыпи, когда на
каждую яркую звезду приходится по три десятка мелких, как на одного славного
блистающего рыцаря десятки тусклых, обыкновенных, но здесь небо усеяно звездами
одна другой ярче!
Когда он наконец догнал Олега, тот присел за массивным
обломком скалы. Впереди зиял широкий вход в пещеру, на конях можно въехать по
двое, оттуда тянуло сильным запахом псины, сырого мяса, спертого воздуха.
Калика по-волчьи нюхал воздух, брови его сшиблись на переносице. Лицо в лунном
свете стало желтым, худым, пугающе недобрым..
— Что там? — спросил Томас шепотом.
Калика не оглянулся, глаза его прикипели к темному зеву:
— Вход.
— Туда?
— На тот свет, — уточнил калика. — Хотя, если
честно, мы уже сейчас не совсем на этом. Но там настоящая преисподняя. Слушай,
ты как-то бахвалился, что собак любишь?
— Я не бахвалился,, — ответил Томас настороженно,
чувствуя подвох, — а что?
— Но говорил, что собаки тебя не трогают? Говорил, я
помню.
— Говорил, — ответил Томас еще
настороженнее. — Собаки чуют доброго человека, чуют и злого. Кому хвостом
машут, а кого и кусают. Тебя вон, помнишь, чуть не в клочья... Теперь вижу,
какого дурака свалял, когда не дал им поглодать твои кости. Пировал бы сейчас в
своем замке...
Калика прислушался с удовлетворением:
— Ага, там они. Ну, прочти на всякий случай молитву и
топай. Хоть и не трогают, но молитву прочти. Вон в ту темную пещеру.
— А что там?
— Там проход.
— А что в проходе?
Луна вышла из-за облачка, серебристый свет упал на площадку
перед пещерой, осветив и ее переднюю часть. Томас увидел, как из тьмы
выдвинулось нечто огромное, похожее на медведя, затем раздался страшный
скрежещущий звук, от которого кровь застыла в жилах. И лишь потом понял
устрашенными чувствами, что услышал лишь слабенькое рычание.
— Кто там? — прошептал Томас, боясь поверить в
свою догадку.
— Сирама, — объяснил Олег. — Собака Индры.
Она же мать двух псов Шарбаров, те охраняют вход чуть дальше. Вот те уже в
самом деле зверюги... Но тебе чего страшиться? Уж кого собаки любят, того не
тронут.
Томас ощутил, что на нем доспехи из гнилой коры дерева.
Зябким голосом спросил:
— А... Цербер?
— Тот еще глубже, — объяснил калика охотно. —
Мимо него потом пойдем. Он вовсе света не выносит. Даже лунного. Когда Таргитай
его как-то выволок, да еще днем, у того пошла ядовитая пена от ужаса. Где на
землю капала, там дурная трава выросла, которой можно так задурить голову, что
вовек не отвыкнешь...
Томас сказал просительно:
— Кто знает, что здесь за собаки? Во тьме, света
божьего не зрят... Прыгнет от радости, чтобы полизаться, свалит, затопчет. Они
ж от радости себя не помнят! Слюнями всего обмажет. Ты ж знаешь, у больших
собак слюней больше, чем у монахов!
— Это точно, — согласился Олег.
— А нет ли поблизости других дыр?
— Слюнявые, говоришь... В собачьей слюне лекарство!
Любые раны лечит. Потому и говорят, что заживает, как на собаке. Это я говорю.
Как волхв-лекарь.
— Я еще не ранен, — возразил Томас нервно. —
Пока еще!
— Ладно, пойдем вдоль стены. Кто ищет, тот всегда
найдет. Либо на свою голову, либо на свою... гм...
Серая стена с красными прожилками гранита тянулась в
бесконечность, дорогу загораживали камни, упавшие так давно, что наполовину
вросли в землю. Калика заглядывал в каждую щель, они влезали в узкие проходы и
пытались продвинуться вглубь, но всякий раз натыкались на сплошные стены.
Томас пал духом, воздух в долине плотный, как в могиле,
сырой. Вязаная рубашка под доспехами взмокла, хоть выжми, все тело зудело и
чесалось, будто в щели панциря снова забрались сто тысяч злобных муравьев, по
пятам за ним идут, что ли. Калика снова завел в щель, их тут как трещин на коре
столетнего дуба, но и там в конце-концов уперлись в стену. Томас стиснул зубы,
попятился, развернуться трудно, на стенах выступили крупные липкие капли,
сверху капало, под ногами журчал невидимый ручеек.
Ему почудился далекий гул в глубине, потом в самом деле под
ногами слегка вздрогнуло. Каменная стена, о которую Томас на ходу
придерживался, внезапно с треском лопнула. Трещина пробежала как черная
ветвистая молния, похожая на грязный корень дерева. По железной голове глухо
щелкнули мелкие камешки.
— Олег, — крикнул он в спину.
Голос прозвучал глухо. Воздух был плотный как, болотная
вода. Калика не оглянулся, лишь донесся слабый голос:
— Индрики...
— Что?
— Индрики, говорю. Под землей бродят. Их еще мамонтами
зовут почему-то. Махонькие такие рождаются, меньше мух, потом по деревьям
лазают как белки. Всю жизнь растут. Когда земля уже не держит, опускаются в
недра...
Томас со страхом прислушивался к гулу, но тот, кажется,
начал удаляться. Попытался представить себе удивительных зверей, но невольно
вообразил, как они опускаются все ниже... а что там?.. Вламываются в преисподнюю?
Калика предостерегающе крикнул. Томас услышал далекий гул,
треск, стук. Стены затряслись, на голову плеснула холодная струя. Томас
выругался, по плечу больно ударил крупный камень.
— Назад! — внезапно вскрикнул калика.
— Что...
Стены затряслись, а та, в которую уперлись, внезапно
распахнулась, будто из комьев сухой глины. Некто огромный, Томас не рассмотрел
в темноте, шагнул в их щель, шумно вздохнул, Томас отшатнулся от смрадного
запаха, и тут же калика крикнул быстро:
— Посторонись! Да быстрее, железяка!
Огромный, что проломил стену, слепо двинулся по щели. Даже
когда протискивался боком, он как комья рыхлой земли сбивал выступы, сбивал
гранитные глыбы, и Томас с быстротой белки метнулся в ближайшую нишу, вжался.
Сильно пахнуло немытым телом, жаром, свалявшейся шерстью. В полумраке возникла
гигантская фигура, одни глыбы мышц, крохотная голова втиснута в плечи, а
толстые руки с грохотом сбивают перед собой обломки скал.
Томас застыл, кулак такого зверя сомнет с железом как
перепрелую шкуру, вжался еще больше, распластался по стене как водяная пленка,
закрыл глаза и вознес хвалу Пречистой Деве. Мимо тяжело прошло огромное,
нечистое, грохот удалился в сторону выхода.
