– Подумала, что я умер? Ну нет! – И добавил, посмотрев на медсестру: – Хотя некоторые люди стараются меня уморить.
Медсестра фыркнула:
– Последний раз я согласилась помочь вам выиграть гонки на колясках, Говард.
– Выиграть? Да мы ничего не выиграли! Марджери обогнала меня на целых десять секунд, несмотря на лишние фунты.
– Гонки на колясках? – Летти не поверила своим ушам.
– Не лучшая из моих затей, особенно вместе с неуклюжей сестрой. Но в отделении хосписа это все-таки развлечение. Либо это, либо депрессия от теленовостей.
– Это нарушение больничных правил. Зачем только я вам уступила? В следующий раз попросите другого, а я нарываться на увольнение не буду.
Отец улыбнулся прежней обаятельной улыбкой:
– Гонки поднимают настроение всем, кто лежит в хосписе.
Медсестра со вздохом ушла.
Отец повернулся к Летти:
– Но почему ты плачешь? Ты действительно подумала, что я умер?
– Папа, ты тоже плачешь. – Летти заставила себя улыбнуться.
– Разве? – Отец дотронулся до лица. – Я просто рад тебя видеть, поэтому растрогался. Я уж боялся, что ты не придешь.
– Я пришла сразу, как узнала.
Говард кивнул:
– Я знал, что он, в конце концов, тебе скажет.
– Кто?
– Дариус. Конечно, я обещал не звонить тебе, но в нашем уговоре не было слов о том, что я не могу связаться с ним. Я оставил ему сообщение месяц назад, когда упал на улице и «скорая» привезла меня сюда.
Месяц? Летти онемела. Дариус целый месяц знал, что отец в больнице всего в часе езды от Фэрхоулма?
Отец потер иссохший подбородок.
– Хотя я почти уверен: он и раньше знал, что я болен. Он нанял человека следить за мной с того дня, как ты ушла с ним. Этот парень видел, что я посещаю врача три раза в неделю.
Летти зажала рот ладонью. Выходит, не месяц, а два? Дариус знал, что отец болен, умирает, и намеренно скрывал от нее, а ей говорил, что отец играет в шахматы.
Холодный пот выступил на коже. Дариус лгал ей. Как он мог быть таким черствым, бессердечным и жестоким?
Ответ очевиден: он ее не любит. И никогда не любил.
Она едва не задохнулась от гнева и боли.
– Дариус тебе ничего не сообщил? – произнес отец. Она помотала головой, и он вздохнул: – Как же ты тогда узнала, что я здесь?
– От миссис Поллифакс.
– Понятно. – Тут его взгляд переместился на живот Летти, и лицо у него просветлело: – Наверное, до срока неделя или две?
– Да.
– Я почти успел, – довольным голосом заявил он. – Врачи говорят, что я не жилец, а я им сказал, что пока никуда не тороплюсь. Я твердо настроен увидеть своего внука до того, как умру.
Летти трясло от горя и ярости.
– Перестань говорить о смерти.
– Прости, Летти, но я ведь умираю.
– Неужели нет никакой надежды? – дрогнувшим голосом спросила Летти. – Может, операция? Или… еще чье-то мнение?
– Я еще до того, как вышел из тюрьмы, знал, что умираю.
– Почему ты мне не сказал? – Летти едва устояла на ногах.
Отец потер слезящиеся глаза.
– Надо было, конечно. Но я не хотел тебя волновать, чтобы ты, как всегда, все хлопоты взяла на себя. Я хотел хоть раз позаботиться о тебе. Я хотел возместить то зло, которое причинил, и вернуть тебя туда, где ты должна быть по справедливости. Чтобы ты вышла замуж за человека, которого любила.
«Любила…» – с горечью подумала Летти.
– Это стало моей единственной целью, – сказал отец. – Я хотел быть уверен, что ты будешь окружена заботой и любовью после моей смерти. Теперь вы с Дариусом поженились, ждете ребенка. – Он улыбнулся: – Я умру со спокойной совестью, счастливым человеком.
– Дариус не сказал мне, что ты болен. – Горло у Летти стянуло. – Я никогда его не прощу.
– Не вини Дариуса. Это просто доказывает его разумный подход. Он позаботится о тебе лучше, чем я. – Отец помолчал. – Спасибо тебе, Летти.
– За что? – спросила она, чувствуя себя самой плохой дочерью на свете.
– За то, что ты всегда верила в меня, – тихо сказал он, – даже когда у тебя не было на это причин. За то, что не переставала меня любить.
Летти сквозь слезы обвела взглядом больничную палату, узкую кровать, плиточный пол, медицинские приборы. Она не вынесет, если отец проведет свои последние дни здесь, устраивая гонки в инвалидной коляске.
– Тебе так уж необходимо находиться в больнице?
Говард пожал плечами:
– Врачи мало чем могут мне помочь, дают лишь обезболивающее.
Летти решительно тряхнула головой:
– Тогда ты поедешь со мной. Я забираю тебя в Фэрхоулм.
– В Фэрхоулм? – Отец был поражен, глаза у него засветились радостью. Потом он растерянно заморгал: – Но Дариус…
– С ним я разберусь. – Летти обняла отца за худые плечи, поцеловала в поредевшие волосы на макушке. Последние дни отца будут счастливыми – она поклялась в этом.
И еще она объяснится с Дариусом. И прощения ему не будет.
Дариус пружинистой походкой и с улыбкой на лице вошел в свой офис около Бэттери-Парка. Он опоздал по уважительной и замечательной причине – зашел в ювелирный магазин на Пятой авеню, чтобы купить подарок жене в честь рождения ребенка. Он читал о таких подарках – их дарят мужчины женам после родов в знак благодарности. Срок у Летти приближался, и Дариус решил не терять времени. Он нашел идеальный подарок – изысканные серьги с изумрудами и бриллиантами в золотой оправе. Серьги когда-то принадлежали французской королеве. Зная любовь Летти к истории, он был уверен, что доставит ей удовольствие.
Он поймал себя на том, что насвистывает ту же самую колыбельную, которую жена сегодня утром напевала, принимая душ, их еще не родившемуся ребенку.
Ему нравился ее голос.
Ему нравился их дом.
Ему нравилась его новая работа, новая компания.
Летти научила его, что такое хорошо жить.
Он чувствует ее любовь, это согревает его подобно огню зимой.
Есть только одно пятнышко.
Один секрет, который он не раскрывает.
Он знает, что это может все разрушить.
Отец Летти умирает, а он не знает, как сказать ей об этом.
Как объяснить свое молчание в течение нескольких недель, когда он знал, что ее отец умирает в бруклинской больнице?
Дариус уговаривал себя, что поступает правильно. Они с Летти с самого начала брака договорились, что она не будет общаться с отцом, а он, Дариус, лишь соблюдал их договоренность. Ему не за что чувствовать вину. Он не просто заплатил долги Спенсера, но и оплачивал его проживание в квартире и даже его медицинские счета. Да он вел себя как святой.
