В парной к этому времени стало более людно; чуть суховатый пар, более подходящий для сауны, чем для русской бани, кто-то из парильщиков сдобрил эфирным пихтовым маслом, напомнившим Золотареву запах таежного сибирского леса. Первые, самые нетерпеливые парильщики уже постукивали себя вениками, кто-то, обтекая потом, дожидался высшего невозможного прогрева, стремясь захватить лучший, самый сильный пар, на самых высоких пределах парной. Золотарев прислушался к разговору о политике, который почему-то очень часто возникал именно в эти минуты, когда парильщики прогревались в парной, дожидаясь, когда пот, выделившись от жара, начнет вызывать зуд, желание обдать себя влажным горячим напевом березового, дубового ли, настоянного веника; в эти предапогейные две минуты в русской парилке рождались наиболее критичные мысли мужиков, одинаково ругавших любую власть, когда-либо правившую в нашей стране. Потом, когда парная достигала апогея и мужики, покрикивая друг на друга, похлестывая друг друга вениками, забывали обо всем, получая удовольствие от жара, наступающей чистоты своих тел, своих очищенных от ненужных политических дрязг и домашних ссор мыслей, отдыхали, выпивая литры чая или кваса, снова начинали оживать, возвращаясь в современное им человеческое измерение, снова начинали говорить о политике и женщинах, о машинах и спорте.
Напарившись, после третьего захода в парную Золотарев отдыхал в раздевалке, сидя на полотенце, которое он расстелил на сидячем месте своей кабинки, его состояние было близко к абсолютному покою. После парной ушла тянущая под правой лопаткой в районе почки старая боль, заработанная, как думал Золотарев, в драке, когда ему отбили почки, на первом курсе студенчества, и которая снова стала беспокоить его последние полгода-год; он оглянулся и с интересом прислушался. Через три кабинки справа от него сидели, по всему видно уже после бани, попарившиеся и помывшиеся, три завсегдатая бани. Сидели вокруг столика – широкой доски, поставленной в проходе между банными кабинками и покрытой газетными листами. На столике стояли закуски: магазинные маринованные огурчики-корнишоны, вареная картошка, посыпанная зеленым, мелко нарезанным укропом, шмат соленого сала с хорошими мясными прослойками был аппетитно нарезан большими крестьянскими кусками, квашеная капуста лежала в эмалированной миске. В центре возвышалась початая бутылка домашней самогонки. Мужики выпили, смачно закусили, один из них, из самых завсегдатаев, Александр, сухой, жилистый, невысокого роста, продолжил начатый разговор:
– …вот я и спрашиваю! Цены-то растут! Как так, зарплаты не растут, а цены растут?! Нам говорят, что жизнь стала лучше, все наладили, а цены-то? Цены-то растут!
– Да что там! – ответил пожилой, высокого роста, мясистый хмурый мужик лет шестидесяти, у него были старые, еще советского времени татуировки – на плече Ленин, и голая женщина на груди. – Коммунисты нас за лохов держали, и эти тоже!
– При Сталине было не так! – торопливо начал говорить жилистый. – На копейку в год, но снижали цены, на рубль, а зарплаты росли! А сейчас? Спорткомплекс на выезде на Ленинградку восемь лет строят, не могут построить! А мне внуков в бассейн водить! А Зеленый мир, рядышком, для московских дачников за полгода построили! Как это объяснить?
– Как, так и объяснить! Деньги со спорткомплекса спиздили и на них построили Зеленый мир, что не понятно-то?
– Ну, так при коммунистах хоть спортзалы строили и к спорту приучали…
– Да все они упыри: и Сталин, и Ельцин, и эти, что сейчас правят, – ответил третий, молчаливый, похоже, из бывших военных.
– Вот я и думаю, – снова начал жилистый. – В чем деньги-то на похороны хранить? В рублях или в долларах?
– Да хоть в чем, все равно наебут, – ответил хмурый, кивнув головой наверх.
– Так может, в золоте? – не сдавался жилистый.
– И так, и так наебут, – ответил хмурый.
Перестав вслушиваться, Золотарев подумал: «Сегодня выпью пива, есть за что». Он вспомнил высланный утром график, глядя, как Александр разлил самогонку, а хмурый татуированный, не чокаясь, выпив, закинул себе в рот два куска сала, закусив их бородинским хлебом и подцепив на вилку хрустящей квашеной капусты с оранжевыми полосками тонко нарезанной морковки, и отправился в прихожую, к барной стойке.
Вернувшись домой, Золотарев не застал Марины с детьми, которые по всему были на прогулке. «Как хорошо после бани побыть одному в тишине и покое!.. А Марину бы одну отправить в отпуск на недельку на море, подальше от детей и меня, от аборта… но пока Варя маленькая… Потом, может, с премии…», – подумал он, забросив пакет с банными принадлежностями в ванную и укладываясь отдыхать. «Отчего же тянет бок, ведь после парной не должно, всегда проходило…», – подумал он, медленно засыпая.
Понедельник начался с истерических звонков и писем Царёвой, требовавшей поменять чуть ли не половину элементов стиля главной страницы сайта.
– Вот что с этой стервой делать, а, Виктор Петрович? Что посоветуете? Может быть, ее просто убить? Я даже сам готов пойти на преступление. Отсижу пару лет, больше за нее не дадут, докажу, что был в несознанке…, – обращался Золотарев к Леонидову. Он стоял в офисе фирмы, на Парке культуры, в Еропкинском переулке, в дверях небольшого кабинетика, соседнего с его кабинетом, где Леонидов сидел вместе со своей помощницей Верочкой Лячиной, недавно взятой на работу, симпатичной, склонной к полноте девушкой, деловой, хваткой, толковой работницей, оказавшейся очень к месту в небольшом коллективе золотаревской фирмы.
– Ну что вы, Владимир Сергеевич! Это же будущая звезда российской эстрады, можно сказать, будущая, как там, Верочка, правильно: Брайтни, как ее… – обратился к Лячиной Леонидов, пятидесятилетний, полный, уже седой, с землистого цвета лицом, видимо, с больной печенью мужчина.
– Бритни Спирс! – ответила Лячина.
– Вот-вот, будущая Бритни Спирс! А вы ее, Владимир Сергеевич, убить хотите! Это же творческая, женственная, увлекающаяся натура, – продолжал иронизировать Леонидов. – А у таких творческих натур, будет вам известно, Владимир Сергеевич, ПМСы бывают не раз в месяц, а раз в неделю! А у самых творческих они идут пер-ма-нент-но! – объявил Леонидов.
Лячина, услышав про ПМС, начала медленно краснеть, спросила:
– А при чем здесь ПМС, Виктор Петрович?
– О! Верочка! У творческих личностей все взаимосвязано, фазы луны, прилив, отлив, ПМС, ДНС…
Золотарев, засмеявшись, сказал:
– Не обращайте внимания на слова Виктора Петровича, Верочка, он так шутит. Мы так шутим. Если, Верочка, вы не будете шутить на нашей работе с клиентами, вы не сохраните свою психику в нормальном состоянии. Ведь что с ней делать, с этой Царёвой? Мне придется сегодня ей объяснять, что дизайн ее сайта – это вершина веб-дизайна, сайт этой вашей Бритни Спирс и рядом не стоял с сайтом Царёвой, вот что я буду ей сегодня говорить!
– А на самом деле? – находчиво спросила Лячина.
– На самом деле ее сайт – унылое говно, которое она сама, управляя нами, как своими матрёшками, слепила. И теперь им недовольна.
