Молоденькая сестра милосердия из смолянок откровенно влюбилась в боевого генерала еще тогда, когда он командовал 10-й кавалерийской дивизией. Федору Артуровичу, как каждому настоящему мужчине, льстило внимание со стороны женщины, которая по возрасту годилась ему в дочери, и он с удовольствием проводил часы досуга в ее обществе. До некоторых пор все было невинно, но Зинаида Александровна в свои двадцать два года уже успела выйти замуж и не собиралась ограничивать свои отношения с генералом всего лишь музицированием и исполнением русских романсов и французских песенок под аккомпанемент рояля. Тем более что про смолянок ходили весьма пикантные истории, а Зиночка явно относилась к той категории институток, которые «знали назубок последний том классика еще на первом курсе». В один из вечеров она сменила привычный костюм сестры милосердия на вечернее платье, которое по канонам начала двадцатого века должно было буквально «падать с плеч». Обнажённые плечи, глубокий заострённый вырез на спине, декольте на груди. Удерживали лиф лишь «косточки», придававшие ему жёсткую форму. А если добавить к этому пьянящий аромат «Любимого букета императрицы»…
Федор Артурович понял, что у него остается лишь два варианта действий: немедленно уйти или… Но в этот момент в его голове что-то щелкнуло и почти явно прозвучали слова: «Бежать вздумали, ваше превосходительство? Не выйдет!» Последнее, что успел сделать генерал – повернуть ключ в двери, а далее понеслось… Как будто с его плеч свалился груз нескольких десятков лет, и он снова был вольнопером драгунского полка, а рядом была актриса бродячего театра. Ураган страстей бушевал с небольшим перерывом почти час. К счастью, мебель тех времен была сделана, как говорится, на века и последовательно: стол, рояль и кровать достойно выдержали испытание страстью. Келлер взял в себя в руки, лишь когда в голове и наяву почти в унисон прозвучали фразы на немецком и французском языках: «Es ist fantastisch» и «C’est tres bien, mon general».
И этот вечер был не последним. Ушло затмевающее разум сумасшествие, но осталась любовь между мужчиной и женщиной, разделенными десятилетиями, судьбой и людьми, но сумевшими найти друг друга на войне. «Что эта девочка нашла во мне? – чуть слышно шептал Федор Артурович. – И я тоже хорош, старый хрыч. Правду говорят: седина в висок – бес под ребро». Мгновенно бес или кто иной, поселившийся в его сознании, напомнил о себе. И опять сделал это очень тонко. Генерал даже сам не заметил, когда горечь в его словах сменилась стихами:
Почему ж ты мне не встретилась,
Юная, нежная,
В те года мои далекие,
В те года вешние?
Видно, нам встреч не праздновать!
У нас судьбы разные!
Ты любовь моя последняя,
Боль моя.
Но оказалось, что он не заметил не только это. После последних слов в комнате прозвучало:
– Боже, как это прекрасно, Тэодор, но я никогда не слышала этих строк. Хотя какая же я глупая, ведь это вы написали о нас?! Но почему так трагично? Вы вернетесь, и мы снова будем рядом, вместе. Ну, распрямите плечи и встряхнитесь, mon chevalier!
Зиночка грациозно, как это могла только она, подошла к столу, бережно, обеими руками обняла генерала и прижалась щекой к его плечу. Поистине в ней было какая-то магия. Из тела уходила усталость, а из сердца – боль. И именно сейчас Федор Артурович решился рассказать хотя бы часть правды о том грузе, который свалился на его плечи.
– Зина, мне, действительно, очень нелегко. Наши штабные «маркони» передали тяжелую весть – вчера в Кисловодске умер мой брат. А ведь ему не было и пятидесяти!.. Проклятая контузия свела его в могилу, а ведь я тоже был контужен. Это случилось давно, но теперь мне кажется, что я слышу в голове чей-то голос, и… просто боюсь сойти с ума. Ты единственная, кому могу довериться. Я не знаю, что мне делать?! К кому обратиться за помощью?! Я не могу с этим жить, иногда просто хочется взять шашку в руки и броситься в рукопашную на австрияков. Если суждено погибнуть, то в бою, а не в доме для умалишенных.
– Я тоже заметила, что с вами не все ладно, Тэодор, но, кажется, знаю, кто сможет помочь… – Можарова присела рядом и, положив свою маленькую ручку поверх богатырской длани Келлера, начала свой рассказ:
– На курсах сестер милосердия с нами проводил занятия один замечательный доктор – Михаил Николаевич Голубев. Могу признаться, что все слушательницы были в него немножко влюблены, даже я. – Зиночка чуть покраснела и кокетливо стрельнула глазками в сторону Федора Артуровича. – Так вот этот врач искал и смог найти способ лечения контузий. А недавно я просматривала подшивку газет и, представляете, нашла о нем самые свежие вести. Оказывается, сам академик Павлов аплодировал ему на Пироговском съезде, когда доктор выступил с резкой речью в защиту государя и государыни от доморощенных якобинцев. Теперь Михаил Николаевич работает в Подмосковье и вместе с профессором Ижевским творит чудеса исцеления. А патронирует им лично знакомый вам принц Александр Петрович Ольденбургский. Я уверена, что они смогут вам помочь.
Этот «сеанс психотерапии» продолжался еще час, хотя Федор Артурович и не возражал бы и против большего срока. «А если перенести отъезд на завтра? Тогда сегодня вечером можно…» – всплыла в голове генерала провокационная мысль, но ее вспугнули два обстоятельства – явное одобрение и поддакивание зашевелившегося в подсознании «беса» и деликатный стук в дверь с последующим докладом вошедшего адъютанта: «Автомобиль готов, ваше превосходительство, пора выезжать – до отхода поезда остался час».
– Сейчас буду, ждите меня в машине, – ответил Келлер и, когда они опять остались наедине, склонился перед любимой женщиной, нежно касаясь губами ее руки. Зиночка, по старинному обычаю, поцеловала его в голову и, желая не затягивать мучившую их обоих сцену прощания, произнесла:
– Поезжайте, mon general, да хранит вас Господь. А я… а я буду ждать и молиться за вас. – И не в силах сдержать слезы выбежала из комнаты.
Уже позже, в купе, пока денщик Прохор расставлял вещи, генерал, снимая китель, обнаружил в своем кармане маленький нательный образок святого Пантелеймона-целителя, бережно завернутый в кружевной платочек, хранящий аромат «Любимого букета императрицы». Несмотря на то, что Федор Артурович был лютеранином, он повесил образок на шею, возле крестика. Маршрут путешествия предполагал несколько остановок, и первой из них был Кисловодск. Прибыв в этот город, генерал в первую очередь посетил кладбище, на котором совсем недавно был похоронен его брат, затем были визиты с соболезнованиями к родственникам усопшего, неизбежная встреча с нотариусом, позволившая уладить все наследственные вопросы, и прочие малоприятные обязанности. Все это просто измучило Федора Артуровича, у которого ныли плохо зажившие раны и в унисон к ним возникали сильные головные боли. А посему он изменил свое первоначальное решение ехать на лечение в Харьков, в котором с начала войны жила его семья, и, воспользовавшись любезностью начальника местного военного госпиталя (в который фактически превратился весь Кисловодск), отправил телеграмму верховному начальнику санитарной и эвакуационной частей с просьбой о встрече.
