Две актрисы театра «Проспект» из небесной красоты барышень превратились в двух усталых очаровательных молодых женщин, которые буркнули на прощание пожелание доброй ночи и скрылись в своей комнате.
Юра, как только снял с себя бушлат с блестящими пуговицами, сразу поставил кипятить чайник, накрыл газетой стол и стал доставать из сумки хлеб, колбасу, консервы и какую-то другую снедь.
– Мы не голодны, – поспешил сказать я.
– А мы голодны, – ответил Юра. – Дима у нас трезвенник, йог, верующий… – на этих словах он глянул на Диму. – Нет, Дим! Ну не надо! Не сейчас!..
Юра почти закричал Диме, который уселся на пол возле входной двери и достал какую-то коробку.
– Хорошо, хорошо, Юра, – сказал Дима, улыбаясь шире обычного, – я выйду в коридор.
– Да уж, пожалуйста! А то тут дышать будет нечем.
Дима покладисто встал с пола, взял свои красные сапоги, коробку и вышел в дверь. Мы недоумевающе смотрели то на одного, то на другого.
– Чего вы стоите, садитесь, – усмехаясь, сказал Юра, нарезая хлеб. – Димка сейчас вернётся… Он каждый вечер свои сапоги красит красной эмалевой краской… За ночь она высыхает, а за день трескается от ходьбы… Эта краска такая вонючая, аж глаза ест… А шинель его… Он сначала её в хлорке отбеливал, а потом нашёл такой красный краситель, что если под дождь попадает, то всё… Всё красное кругом… И вонь стоит такая!.. Но что поделаешь? Охота пуще неволи… Артист, одним словом.
Потом мы пили чай, ели хлеб, консервы, конфеты. Дима перекусил и быстро лёг спать. Он под одеждой оказался неожиданно мускулистым, как настоящий гимнаст.
Мы погасили верхний свет, зажгли бра и беседовали полушёпотом. Точнее, мы с Сергеем слушали Юру, иногда задавали ему вопросы. Он выпил три или четыре рюмки водки.
Юра рассказал, что руководит театром и ставит спектакли их художественный руководитель Владимир Филонов. Он человек строгих правил, но выдающегося юмора, выдумки и вкуса. Он не смог в этот раз приехать в Ижевск, а так бы мы познакомились. Сам Юра уже третий год работал в «Проспекте» и был самым молодым в труппе. Театр много ездил на разные фестивали по стране, побывал и за границей.
От классической пантомимы Филонов отказался несколько лет назад, да и вообще не очень был ею увлечён, хотя владел мастерством и настаивал на серьёзном изучении техники. Филонова и его коллектив увлекали уличные выступления. Все актёры всегда, даже в повседневной жизни, носили одежды, которые находили у старьёвщиков. Так они тренировали смелость и свободу на улице, привыкали к удивлённым взглядам, учились не обращать внимания на ухмылки и дурацкие замечания в свой адрес. Театр «Проспект» считал улицу своей сценой. Помимо этого все актёры театра осваивали духовые инструменты, занимались каждый день с педагогом. С недавних пор, говорил Юра, их художественный руководитель начал прививать своему коллективу любовь к степу. К ним приходил учитель, и у них начались еженедельные занятия. Им изготовили специальную обувь, и они били степ, когда не играли на духовых.
Степ Юре нравился, а с духовыми не сложилось. Он смог играть только на барабане.
– А зачем всё это? – не выдержал и спросил Сергей. – Для чего эти дудки и танцы?
– Для возможностей, – ответил Юра шёпотом, – чтобы были возможности выступать по-разному… Надо всё уметь. Могли бы петь, запели бы… Но тут без голоса нельзя. А мы безголосые. Но на трубе играть можно и без голоса…
– А для чего? – искренне не понимая, снова спросил Сергей. – Зачем уметь всё подряд понемногу? Вы же не сможете танцевать как мастера или играть как настоящий оркестр…
– Не понимаешь? – глядя на Сергея в упор, спросил Юра. – А чтобы выжить… Театр по швам трещит. Видел, как все после спектакля по комнатам шмыг – и всё?.. А мы ещё два года назад после каждого спектакля радовались, собирались за столом… А теперь… У Женьки, той, что на альте, в голубом пальто ходила… Красотка наша… У неё уже ребёнку год… Мужа нет. А если бы был, то разрешил бы он ей с трубой по улицам ходить в голубом пальто? Не знаю! Вряд ли… У нас почти у всех уже семьи и дети. Весело, конечно, ездить туда-сюда. Мы все это любим… Но не платят… Женька официанткой подрабатывает. Димка с детьми занимается за гроши… Но сцену бросать никто не хочет… Мы этот спектакль, что вы видели, делали полгода… Показали его в Челябинске десять раз, и всё, больше зрителей нет… Если так пойдёт, то театра не станет, развалится… Такие вот времена. Ничего не поделаешь… Надо всё что можно осваивать. Всё надо уметь… И за границу. Слава Полунин уже в Лондон уехал и вряд ли вернётся. А если он туда уехал… То нам-то здесь чего ловить? А там нас, знаешь, как принимали!
– Неужели лучше, чем здесь? – изумился я. – Вас же чуть не на руки сегодня подняли.
– Не в этом смысле, – ответил Юра, слегка захмелев и сквозь дремоту. – Платят там. Там просто платят. И гостиницы не такие… А вы… Вы хорошие парни. Серьёзные! Я, когда вас на сцене увидел, сразу себя вспомнил. Я так же сначала хотел… Но потом понял, что на сцене с такими номерами не удержаться. Сцена требует яркости, сцена требует всего. Сцене и зрителю наши идеи и концепции пофиг… Сцене нужен артист, а не какой-то абстрактный человек в чёрном трико и с белой рожей… А артист должен уметь всё, чтобы на сцене удержаться…
– Погоди! – перебил Юру Сергей. – Ты хочешь сказать, что уже всё про пантомиму понял и решил от неё отказаться?.. – В его голосе послышалась известная мне запальчивость. – Я только это и вижу! Люди чуть-чуть чему-то научатся, и им кажется, что дальше изучать предмет не обязательно, что можно начать на трубе играть и плясать… А у пантомимы столько возможностей…
– Ребята, – сказал Юра примирительно и поднял руки вверх, – делайте, как считаете нужным… Если есть время, возможности и нет детей – занимайтесь чем угодно. Вам же только позавидовать можно… Я бы сам с удовольствием… Вот только у меня возможности нет… Мы спектакль этот играем и всякий раз боимся, что в последний раз. Если кто-то уйдёт – заменить некем. А в театр новые люди не придут. В театре денег не платят… В таком, как наш… Всё только на идее и любви пока держится… Но любовь проходит… А новые люди без денег в театр не влюбятся… Прошли те времена…
– Я это понимаю, – сказал Сергей тем же своим запальчивым шёпотом. – Но зачем же на трубах играть, если…
– Ой! А я спросить хотел, – перебил я Сергея. – А вы все так и по городу Челябинску ходите? В таких одеждах? Красных крашеных сапогах? Я слышал про Челябинск, что это город суровый. Такой же, как Кемерово… У нас в такой шинели далеко не уйти…
– Да, так и ходим, – усмехнулся Юра. – А город жёсткий.
– Тогда я не понимаю, – удивился я.
– Да очень просто всё, – ответил Юра, зевнув. – Пока я на город обращал внимание, возмущался, раздражался, сердился… Мне постоянно доставалось… То одно, то другое… У нас злой братвы хватает. Бывало огребал… А потом я понял: я артист… Я – человек мира. Я не замечаю, не вижу… Мне безразлично, по какой я улице иду… Я – артист. Я на сцене всегда… И город Челябинск перестал меня замечать… И Димку тоже. Мы, артисты, для людей, а особенно для злых – юродивые… А юродивых не обижают… Главное, чтобы человек не чувствовал, что Димка своими красными сапогами хочет что-то ему доказать или показать… Главное – чтобы человек увидел Димку и подумал: вот ведь дурачок! Подумал бы, улыбнулся и порадовался тому, что он сам не дурак и красные сапоги надевать не станет… Радовать надо людей… Всё, ребята! Что-то я совсем засыпаю… До дома доберётесь?
