Я не поленился и пошёл в библиотеку. Оказалось, что местная поэзия представлена десятками сборников и сольных книжек поэтов самого разного розлива. Все эти книжонки, книжицы и тома были весьма аккуратно изданы местным издательством. Я знать не знал, что в моём родном шахтёрском крае так много водится поэтов. У некоторых вышла не одна, а четыре-пять книг. В Кузбассе обнаружились поэты-шахтёры, поэты-металлурги, поэты – как поэты, поэты-коммунисты, поэты-комсомольцы и какие-то другие.
Идея моего поэтического вечера была очень простая. Выбрать из всей этой мусорной кучи стихов наших именитых и успешных кузбасских поэтов наиболее безобразные, смешные перлы и прочесть их со сцены, ни капельки не меняя и не пытаясь читать их смешнее, чем они и без того были.
Подбором авторов и стихов занялся я сам. За пару дней удалось набрать более чем достаточно безумно смешного поэтического хлама. Стихи мы с Сергеем разбили на три категории: торжественные, романтические и просто идиотские, про трудовые будни.
Вечер мы назвали «Крутизна». Я сам нарисовал афиши, сам их расклеил по университету, сам пригласил наших преподавателей с литературоведческих кафедр. Для проведения этого мероприятия Игорь Иванович выделил сцену театра «Встреча». Мы за один день подготовили почти спектакль.
Сергей решил читать торжественные стихи, посвящённые величию Родины, красоте родного края, неповторимости России и тому, что жизнь прекрасна. Он создал образ официального поэта, обласканного властью. Сокурсник Сергея – Костя, пьющий смешной и весёлый парень из деревни, решил читать идиотские стихи про трудовые будни, а я взялся за романтику походов в тайгу, за прелесть рыбалки и костра, за приключения геологов, горных инженеров и за любовную лирику передовиков производства.
Сергей весь поэтический вечер читал стихи в дублёнке и норковой шапке. Костя сидел в грязной майке с лямками и в то время, когда был свободен от чтения стихов, попивал пиво и грыз вяленую рыбу. Я был одет, как только что вышедший на лыжах из тайги геолог.
Это была жестокая акция. Дело в том, что я разослал приглашения самим поэтам. И многие пришли. Я написал им чистую правду, не соврав ни единым словом. В приглашениях я сообщил авторам, что группа активистов приглашает их на поэтический вечер, на котором со сцены будут звучать их стихи, что вечер организован для студентов и преподавателей. В конце я приписал, что все будут рады их видеть. Это тоже была истинная правда.
Те, кто побывал на поэтическом вечере «Крутизна», не забудут его… Это было так смешно, что менее чем за два часа люди устали от смеха так, что некоторые уже не могли смеяться, а способны были только постанывать и повизгивать.
У нас были мысли до начала самого вечера узнать, кто из поэтов пришёл, и объявить их. Но всё же мы посчитали, что это было бы слишком жестоко.
Кто-то из авторов очень быстро смог уйти, когда понял, куда попал. Но некоторые сидели так, что не могли покинуть зал, и вынуждены были пробыть до конца. Каково им было? Не знаю. Но мне их и до сих пор не жаль. Хотя сейчас бы я так не поступил. Это было жестоко. С тех пор я точно никогда не читал стихов со сцены ни своих, ни чужих.
В то самое время, той самой зимой, я сначала увлёкся, а потом очаровался и вскоре влюбился в девочку с моего курса и даже из той группы, в которую я попал, вернувшись со службы в университет. Она играла на фортепиано лучше всех студентов университета, прекрасно пела и активно участвовала во всех концертах и творческих мероприятиях, да ещё и жила в общежитии совсем рядом с комнатой № 38. Её комната № 42 находилась на расстоянии всего трёх дверей от мужского логова, где я проводил много времени. Но с какого-то момента меня стало тянуть на четвёртый этаж общаги не только в комнату, где жил Сергей и где мы творили, сочиняли и готовили свои затеи… Меня потянуло в комнату, в которой жили три тихих барышни, одна из которых интересовала меня более всех остальных на свете. Я придумывал самые разные дурацкие предлоги, только чтобы заглянуть в вожделенную комнату, по возможности посидеть там, выпить чаю и хоть на десять минут остаться с той, ради которой я выдумывал поводы и предлоги, наедине.
С одной стороны, я был настойчив и даже назойлив, с другой – слишком застенчив. Хотя всем казалось, что я и застенчивость находятся на разных планетах. Я тогда измучился и точно измучил объект моей влюблённости.
Та самая девочка через три года станет моей женой, а спустя три десятка лет будет помогать мне вспоминать отдельные детали, события, имена в работе над этим романом… И с печальным пониманием отнесётся к тому, что в этой книге ей почти совсем не найдётся места, в отличие от места в моей жизни…
Но вернёмся к пантомиме и к театру. Вернёмся к сцене… Вернёмся от короткого увлечения стихосложением и от первой настоящей любви на всю жизнь к той теме, которая заставила меня опуститься в глубины и даже пучины воспоминаний. Эта тема пронзила меня, как бабочку булавка коллекционера, и не даёт мне порхать и парить по всем просторам прожитой жизни и воспоминаний.
Репетировали мы всю зиму и весну где придётся. К марту у нас получилось то, чего мы так хотели и к чему так стремились! У нас собралась и сформировалась полноценная законченная программа коротких пантомим, в которой просматривалось стилистическое и содержательное единство.
Всего мы отобрали, осмыслили и отрепетировали двенадцать номеров. От некоторых, тех, что показывали в Ижевске, решили отказаться и сделали совершенно новые. Программу мы назвали «Республика Фига», мим-альбом из двенадцати страниц. Выступление наше было рассчитано ровно на один час десять минут чистого времени. У Сергея и у меня в той программе было по три сольных номера и шесть пантомим были парные.
Название «Республика Фига» предложил Сергей. Ему нравился мой номер «Фига», который я придумал, ещё будучи моряком, стоя в темноте у борта большого противолодочного корабля «Стерегущий», глядя во тьму.
Почему он решил добавить к слову «фига» слово «республика» мне не очень понятно. Просто Сергей остро переживал все политические события, которые сотрясали тогда страну. У него была активная гражданская позиция. Он даже читал газеты.
Технически и физически наша программа была очень сложная. Мы много использовали трудную для безупречного исполнения технику под названием «рапид». То есть пластику, создающую иллюзию замедленного движения, как в кино.
Мы сами для себя эту технику придумали и разработали. Это было очень интересно и трудоёмко. Мы понимали в процессе, что изобретаем велосипед и что наверняка существует методика освоения этой техники. Но нам никто не мог ничего показать. Некому было. Мы делали свой велосипед самостоятельно.
Самым непреодолимым в изображении замедленного движения оказалось то, что работу глаз невозможно было полностью контролировать. Зрачки переводить в сторону медленно получалось, но их движение было трудно держать под контролем. К тому же глазам ещё свойственно предательски быстро моргать. Это разрушало красоту и точность образа. Мы долго ничего с этим не могли поделать.
