После того как мы закончили, откланялись и вернулись в гримёрную, Сергей не проронил ни слова и не издал ни звука. Он стирал грим, умывался и одевался молча, с накрепко сжатыми бледными губами и страшно сверкающими глазами, которые бегали из стороны в сторону. Таким я его прежде не видел.
Выступление перед пустым залом оказалось чепухой по сравнению с тем, что мы пережили в Челябинске на сцене. Это был не провал, это был крах. Хотя мы отработали чётко и не хуже, чем в Риге.
К нам в гримёрную, когда мы уже совсем были готовы уходить, заглянул Юра.
– Привет, – сказал он, глядя на наши каменные физиономии, – Ну что, отстрелялись?.. Я сам не посмотрел. Не смог… Но мне сказали, что всё прошло нормально… Поздравляю!
– Спасибо, Юра, – сказал Сергей убийственно ровным голосом. – Прости, ты можешь подождать за дверью?..
– Могу, конечно!.. А что случилось? Что-то не так?
– Всё не так, – сказал я. – Подожди, пожалуйста, я… Мы сейчас.
Юра пожал плечами, вышел и закрыл за собой дверь.
– Послушай, – сказал Сергей мне тем же убийственным голосом. – Я считаю, что нам обязательно нужно идти на обсуждение и вести себя спокойно и по возможности весело… Мы должны постараться никак не показать, что нам неприятно то, что и как произошло с нашим выступлением… А завтра утром я намерен уехать… На закрытие мне не хочется оставаться в этом… Короче, подумай. Можем ехать вместе. Но если ты хочешь остаться, то… Так и скажи.
– Конечно, мы поедем вместе… А каким поездом?
– Проходящих до Новосибирска полно. Утром будут на выбор… И заранее предупреждаю, ты не обижайся, но мне сегодня, боюсь, не до разговоров… Пойдём.
В нашем театре «Мимоходъ», в нашем коллективе, Сергей привык принимать окончательные решения и осуществлять некое практическое руководство. Так было у нас заведено.
Заседание жюри и обсуждение выступлений того дня началось через полчаса после окончания последнего вечернего представления. На эти заседания собиралось обычно человек тридцать, не больше. Приходили любознательные люди и обсуждаемые артисты. Члены жюри говорили мало. В основном говорил председатель. В тот вечер всё было почти так же, только из артистов, кроме нас с Сергеем, никто не пришёл. Собравшиеся подождали немного и, убедившись в том, что никто больше не желает быть обсуждённым, решили начать.
Минут двадцать неизвестные мне члены жюри говорили о чём-то мало понятном, потом пытались подводить итоги уже завершившегося фестиваля. Эти итоги, по их мнению, говорили о том, что в отечественной пантомиме наблюдается острейший кризис и отсутствие внятного понимания путей развития.
Высокая дама, театральный критик и журналист, сделала вывод из увиденного на фестивале, что пантомима практически прекратила существование и превратилась в весьма однородную массу безликих и вторичных клоунских коллективов. Она выразила опасение, что совсем скоро о пантомиме в нашей стране можно будет забыть не только потому, что никто уже не желает заниматься базовыми и классическими вещами, но и публика, из-за засилья клоунады, разучилась воспринимать настоящую пантомиму.
– Посудите сами, – говорила она, – практически единственный по-настоящему пантомимический спектакль, представленный дуэтом из Кемерово, не был воспринят местной публикой совершенно. Люди не захотели смотреть это непростое, некрикливое выступление и ушли. Хотя, как мне известно, всего менее полугода назад именно этот дуэт именно с этой программой буквально блистал на фестивале в Риге. Это говорит о том, что у классической пантомимы на местной почве не осталось некой социальной поддержки, нет запроса на пантомиму… Проще говоря, она никому не нужна. И, как писала в своей статье Елена Маркова, тот спасительный выход в виде сценической клоунады оказался тупиком… Но этот тупик очень соблазнителен…
– Простите, коллега, – прервал её речь председатель жюри Илья Григорьевич Рутберг, – ваша мысль понятна. Присядьте, пожалуйста… Спасибо вам большое, но должен напомнить вам, что у нас здесь фестиваль не в Риге, а в Челябинске… Спасибо ещё раз за то, что подняли тему так называемой «классической» пантомимы. К тому же выступление, так сказать её представителей нам пришлось сегодня посмотреть. Я имею в виду театр из Кемерово, который гордо именует себя театром пантомимы… Я подчёркиваю слово «пришлось». Будь моя воля и не будь я председателем жюри, я присоединился бы к тем зрителям, которые ушли и не стали тратить своего времени на это… – он на мгновение задумался, – зрелище… Когда мы о чём-то говорим как о классическом, традиционном, у нас, хотим мы этого или не хотим, возникает уважение к предмету обсуждения… Мы часто стараемся в том, что считается классическим, увидеть глубину, благородство и несуетную убеждённость в идеалах… Но поверьте мне, как представителю именно классических знаний и представлений об искусстве пантомимы, как носителю истории и автору многих методик… Очень часто за кажущейся серьёзностью, за строгостью и аскетизмом якобы классического образа кроется самое обыкновенное скудоумие, отсутствие ярких идей, творческая пустота и элементарная бездарность… Что в полной мере продемонстрировало сегодняшнее выступление ребят из Кемерово. Они, наверное, изначально хорошие ребята, которые пантомиму любят… Возможно, они когда-то ни на что особенное не претендовали… Но так случается в нашем цехе… Есть теоретики и критики, которые жаждут открывать новые имена и назначать кого-то последней надеждой. Этим, к несчастью, страдают многие мои коллеги. Елена Викторовна Маркова не исключение… И вот результат… Нормальным, наверное, скромным ребятам, крупный, действительно крупный теоретик и автор замечательных книг о пантомиме, госпожа Маркова, рассказала, что они – новое слово и надежда пантомимы… А они, наивные, поверили… Они поверили в то, что их примитивные миниатюры и этюды – это отдельные номера, а они сами ни много ни мало, а театр… То, что мы увидели, сегодня – прекрасная иллюстрация того, как пагубно бывает слово похвалы и незаслуженного внимания. Эти славные, наивные мальчики приехали сюда с явным желанием показать нам настоящую, чистую, глубокомысленную пантомиму и тем самым нас осчастливить. Они приехали сюда, как будто спустились с Олимпа, хотя всего-навсего имели успех на фестивале, который лелеет не классические, а архаичные, скучные и заскорузлые формы существования пантомимы… На фестивале, на котором господствует субъективное мнение одного, пусть и выдающегося, но крайне консервативного теоретика… Вспомните, какое высокомерие сквозило в каждом эпизоде выступления кемеровского дуэта. Они разыгрывали свои банальные сценки, уверенные в том, что открывают нам великие истины, просвещают нас, убогих, погрязших в клоунской суете. Особенно отталкивающе выглядел номер в исполнении… высокого и, чего греха таить, великолепно пластически оснащённого парня… Как, простите, назывался номер?.. – Илья Григорьевич надел очки и глянул в свою записную книжку. – «Сердце»!.. Номер «Сердце»… В котором красивый молодой человек с прекрасными данными три с половиной минуты, я специально засёк время, потому что эти три минуты казались вечностью, корчится на сцене, изображая сердце. Этот этюд, который понятен на десятой секунде, который может исполнить любой студент актёрского отделения, нам был показан с таким пафосом!.. Нам буквально открывали философские глубины… Вот чем опасно неосторожное обращение с ещё не оформившейся, не окрепшей творческой личностью. Стоит чуть больше проявить внимания, самую малость перехвалить, и мы видим доморощенную философию, поданную с нелепым провинциальным апломбом…
