Меня это здорово озадачило. Ребята выглядели как образованные люди, современные и умные. Они были ни много ни мало британцами! Я не мог себе представить, что англичане не любят Pink Floyd или Led Zeppelin. Творчества в жизни моих попутчиков не было нисколько вообще. Они про него даже не помышляли. Хотя со мной общались очень приятно, остроумно, доброжелательно. Но Шекспира, Свифта, Диккенса или Теккерея не читали и, услышав их великие имена, скривились и замахали руками, как наши школьники, услыхав имена Грибоедова, Некрасова, Пришвина или Короленко.
Только упоминание о Вальтере Скотте заставило высокого Мюррея встрепенуться. Он многозначительно поднял палец вверх, попросил подождать минутку и стал рыться в своём рюкзаке, определённо желая что-то найти, связанное с великим шотландским писателем.
Виталич поначалу интересовался нашими разговорами, он с любопытством спрашивал, о чём мы толкуем, задавал какие-то вопросы. А потом ему это наскучило, он самостоятельно, никому больше ничего не предлагая, выпил полстакана водки, потом ещё и просто стал смотреть в окно.
Мюррей наконец отыскал в рюкзаке что-то похожее на портсигар. Но сразу мне найденное не показал.
Он торжественно сообщил, что его мама родом из Шотландии, что она из древней шотландской фамилии и является одной из довольно многих, но прямых наследниц рода Скоттов, а сам Вальтер Скотт какой-то её прапрапрадедушка.
Я, конечно, полностью обалдел. Я потомков Горького или Фадеева не видел живьём ни разу. А тут в одном купе оказался с прапрапраправнуком Вальтера Скотта.
Мюррей открыл извлечённую из рюкзака коробочку и бережно достал из неё сложенную вчетверо ветхую тряпочку.
– Это, – сказал он, – ткань цветов клана Скоттов и кусочек одежды самого Вальтера Скотта. Можешь подержать, если хочешь.
Я, не веря в реальность происходящего, протянул руку и взял тот кусочек ткани. В тот момент я как будто пожал руку Айвенго, Ричарду Львиное Сердце, Робин Гуду и Квентину Дорварду. Все воины Алой и Белой розы промелькнули разом, крестоносцы лязгнули сталью доспехов… Я подержал древний лоскуток несколько секунд и вернул его потомку любимого романиста. Восторг переполнил меня. Я ещё не выехал за границу, а приключение уже началось.
– Этого не может быть! Я не могу поверить! – громко и крайне возбуждённо заговорил я по-английски, выражая своё восхищение. – Спасибо! Для меня это большое событие!..
Виталич услыхал мои восторги и оторвался от окна. Наверное, он успел выпить куда больше, чем два раза по полстакана. Его явно заинтересовало, чему я так радуюсь.
– Эй! Ты чего так крыльями машешь? Чё он тебе сказал? – спросил он.
Но я пропустил его вопрос мимо ушей и продолжал вспоминать все известные мне английские эпитеты, чтобы до конца выразить своё удивление. Мне хотелось немедленно о многом расспросить Мюррея.
– Эээй! Погоди! Чего он тебе показал? Мне тоже интересно! – продолжил Виталич и похлопал меня по плечу. – Чё тебя так разобрало́? Скажи!..
Я хотел продолжать разговор с Мюрреем, но ясно было, что Виталич не отстанет, ему нужно было что-то сказать.
– Виталич, представь, – сказал я ему быстро, чтобы скорее вернуться к интересующей меня теме, – этот парень только что сказал, что он по материнской линии Скотт…
– Да? Эка невидаль! – моментально отреагировал Виталич. – Ты скажи ему, что мы все тут… – он сделал неопределённый круговой жест руками, – мы тут… И по маме, и по папе все скоты… Переведи ему.
В тот раз я впервые в жизни столкнулся не с трудностью, а непреодолимой невозможностью перевода.
Дорога до Бреста пролетела незаметно за разговорами. Случилось важное для меня событие. Я неожиданно для себя заговорил по-английски. Я преодолел тот самый языковой барьер и почувствовал, что не только могу, но и хочу говорить с людьми по-русски не понимающими. Это меня здорово вдохновило перед лицом того огромного пути, который мы с Ковальским себе отмерили.
В Бресте поезд стоял долго. Всем пассажирам пришлось покинуть вагоны. Составу меняли колёса для более узкого европейского расстояния между колёсами.
Всю дорогу Виталич пил. Сначала пил водку, а потом, когда она закончилась, начал пить портвейн из зелёной бутылки с бордовой этикеткой. Он даже ночью просыпался и пил. Но делал он это тихо, спокойно, без проблем для окружающих.
В Бресте он куда-то ушёл, видимо, прекрасно зная куда, и вернулся другим человеком. Он был побрит, свеж, бодр, подтянут и похоже что трезв. От него пахло каким-то огуречным одеколоном.
Англичане с большим интересом фотографировали процесс смены железнодорожных колёс. Такого они раньше не видели.
Эти парни были годом старше меня. Они уже успели закончить какие-то непонятные мне учебные заведения, но не университет. Оба не читали книг, слушали какую-то совсем мне незнакомую музыку, не бывали в театре и о творчестве не помышляли. Зато они уже облетели и проехали полмира. Побывали на всех континентах, кроме Антарктиды, и видели все океаны.
При пересечении государственной границы я волновался. За этой границей была не Америка, не Испания и даже не Финляндия. Там была Польша. Всего-навсего. Я с детства помнил прибаутку «Курица – не птица, Польша – не заграница». Но я волновался. Я впервые пересекал государственную границу Родины.
Перед тем как пограничники собрали паспорта, таможенники обследовали вагоны и выдали всем декларации. Я улучил момент, взял бабушкино золотое кольцо и булавкой приколол его к изнанке рубашки под мышкой левой руки. Как только я это сделал, так сразу почувствовал себя контрабандистом и нарушителем.
Декларацию я заполнял долго и весь взмок. Целью поездки я указал туризм. Это была ложь. Я солгал в серьёзном документе. Я ехал не отдыхать и не на экскурсию. Я уезжал навсегда, чтобы реализоваться в творчестве. Но разве такое можно было писать в таможенной декларации?
Бабушкино кольцо я утаил и в декларацию не внёс, хотя в ней был специальный пункт. После этого я почувствовал себя шпионом, перебежчиком и настоящим преступником.
Когда высокий, пузатый, с чёрными, блестящими, как антрацит, усами работник таможни читал мою декларацию и время от времени бросал на меня строгий, сверлящий взгляд, я чувствовал, как потеет спина и мокнет бледный лоб.
– Обратный билет у тебя на какое число? – спросил меня таможенник.
– Не брал ещё, – вздрогнув, ответил я.
– Твоё приглашение и разрешение действительно три месяца с момента пересечения границы. Не забудь… Точно ничего не провозишь?
– Никак нет, – неожиданно по-военному ответил я человеку в фуражке и с погонами на плечах.
Таможенник усмехнулся:
– Да не напрягайся так. В первый раз едешь?
Я кивнул.
– Ну и не волнуйся. Ничего там страшного нет, – сказал он, поставил в декларацию печать и отдал мне. – Езжай, турист. Декларацию только не потеряй.
