Страх пересечения границы был унизительным и каким-то липким. В нём было ощущение нарушения чего-то очень важного. Хотя я ничего не нарушал, кроме того, что зачем-то спрятал кольцо. Обыскивать меня никто не собирался. Видимо, при покидании Родины навсегда русский человек неизбежно должен испытывать что-то подобное.
Польские пограничники были такие же, как наши, только одеты иначе. Они были не так отутюжены, не так строги и куда более вальяжны и наглы.
Как только поезд, набирая скорость, пошёл по польской земле, я тут же забрался на верхнюю полку и стал глазеть в окно. Я хотел увидеть заграницу. Мне было всё любопытно. Но я увидел аккуратные поля, домики под красной черепицей. Промелькнул маленький чистый полустанок, я увидел несколько человек на его перроне. Деревья вдоль дороги были высажены в линию. Но заграницы я в этом не увидел. Вскоре я уснул от такого пейзажа.
В Варшаве около трети пассажиров нашего вагона сошли. Поезд должен был стоять там двадцать минут. Было темно. Горели фонари. Я хотел прогуляться, зайти в здание вокзала, но не решился.
Наш поезд по всей его длине был атакован целой толпой горластых и напористых мужчин и женщин, которые предлагали купить всё подряд, продать что угодно или обменять что угодно на всё подряд. Они лезли в окна, если те были приоткрыты, или устраивали целые шоу перед закрытыми окнами. Они ловко, как фокусники, извлекали из карманов и сумок одежду, обувь, журналы с голыми женщинами, нижнее бельё, жевательные резинки, детские игрушки, целые гирлянды презервативов, бутылки с неведомым алкоголем и много того, чему названия я не знал.
Эти люди с первого взгляда определили, что два моих попутчика не русские, а какого-то иного происхождения пассажиры. У окна нашего купе страсти кипели сильнее, чем у других. Англичанам они совали в щель окна толстенные пачки своих польских злотых и в один голос кричали: «Ченьджь, ченьджь!»…
Когда поезд наконец тронулся, торговцы, торговки и менялы бежали за вагонами до конца перрона.
На польско-немецкой границе мы стояли больше часа. Немецкие пограничники оказались совсем не такие, как наши и польские. Они были спокойные, деловитые и многие в очках. Немецкая речь в коридоре вагона и залетавшая в окна всколыхнула много исключительно детских ощущений, связанных с фильмами о войне. Не хватало только лая собак.
В Берлин мы прибыли прекрасным солнечным и тёплым утром. Прапорщик Виталич пожал мне руку и попрощался.
– Удачи тебе… – Сказал он. – Немцы народ интересный. Я тут двенадцать лет служу. Хороший народ… Но пить с ними не советую. Стукачи. Все!.. А нас выводят отсюда скоро. Под Воронеж. Мне до пенсии ещё два с половиной года. Как бы дожить? Не спиться бы. Здесь-то я не пью. Ни-ни. А там…
У вагона его встречали аккуратный солдат в надраенных сапогах и коротко стриженная кряжистая женщина в цветастом и слишком коротком для её возраста и фигуры платье. Солдат забрал у прапорщика чемодан. Женщина обняла Виталича, поцеловала, и они пошли по перрону. На ходу Виталич и женщина сразу стали громко ругаться. Эта встреча и эти люди совсем не сочетались для меня с прибытием в Берлин.
С англичанами мы попрощались очень быстро. Они спешили. Они знали, куда им надо.
Меня же никто не встретил. Я долго стоял у вагона на безлюдном перроне. Все пассажиры и встречающие успели разойтись. Но только когда пустой поезд тронулся с места, я понял, что мне надо что-то делать. А ждать уже не было смысла.
Я рассудил следующим образом: меня никто не встретил, где Ковальский, я не знаю, как тут, в этой Германии, всё устроено, мне неведомо, что делать, непонятно… Но у меня есть деньги, я могу говорить по-английски и у меня должен быть адрес некоего человека, который знает Ковальского. То есть всё не так уже страшно.
Поезд из Москвы прибыл в Берлин на вокзал Лихтенберг. Так было написано на здании, в которое я вошёл. В нём я сходил в туалет, умылся и присел на скамейку в светлом зале ожидания.
В мой паспорт была для сохранности и надёжности вложена зелёная бумажка приглашения, присланная на моё имя немецким приятелем Ковальского. Я её достал, развернул и внимательно изучил. Прежде я этого ни разу не сделал. Не считал нужным.
Имя пригласившего меня человека было записано иностранным почерком: Jens Kassner. Адрес, той же рукой, был написан так, как будто его вывел врач с большим стажем. Кое-как мне удалось разобрать и переписать на бумажку: Wehrsdorf, Fichtestrasse, 13. По словам Ковальского, это должно было находиться где-то под Берлином.
Найденная информация была материалом, с которым уже можно было работать. С аккуратно написанным на бумажке адресом я подошёл к даме в местной железнодорожной форме. Я обратился к ней по-английски, на что она отрицательно замахала руками, давая понять, что совсем не понимает. Тогда я просто показал ей бумажку. Она прочитала адрес глазами, потом вслух и задумчиво подняла вверх глаза.
– Версдорф?.. Версдорф?.. – сказала она, пытаясь что-то вспомнить.
Но не вспомнила и вполне дружелюбно, жестами и быстро-быстро говоря по-немецки объяснила мне, что то место, которое я хочу найти, наверняка очень маленькое, таких мест очень много и она про него ничего не знает.
Потом я подошёл к человеку, который возился у вокзального почтового ящика и был в форме почтовой службы. Английского языка он не знал, и его реакция на показанный адрес была в точности такой же, как у железнодорожной дамы. Так я опросил довольно много людей, пока мне не попалась немолодая женщина, которая на моё обращение по-английски ответила по-русски.
– Они тут английского не знают, – вместо приветствия сказала она. – Только молодёжь… Что тебе надо?
Я быстро всё ей сказал и показал бумажку с адресом.
– Версдорф? Под Берлином?.. Не знаю. Тут рядом Вюнсдорф есть, мне как раз туда. Там мы с мужем служим и живём… Может, они адрес неправильно написали?.. Хотя тебе же это немец написал… Откуда там в Вюнсдорфе немцу взяться?.. Там только наши военные… Ты лучше в городскую справку обратись, они помогут. Тут у них этих «дорфов» до фига! Это по-ихнему «деревня». Но бывает, что три дома в поле стоят, а туда же, тоже какой-то «дорф».
После этого разговора я пошёл к привокзальному киоску и купил карту ГДР. Раскладную. Снова сел поудобнее на скамейку, разложил карту и долго на неё смотрел. Первым делом нашёл Берлин и стал гадать, где искать Версдорф. А потом просто посмотрел алфавитный список населённых пунктов, который, как ему и положено, был на обороте карты. В нём я названия Wehrsdorf не обнаружил.
Было уже начало третьего, когда я понял, что идти или ехать мне некуда. Тогда же я вдруг вспомнил, что давно не пил, и очень захотел пить.
Я много раз видел в американских и не только американских фильмах, как кинематографисты показывают Восточный Берлин времён ГДР. На экранах этот город всегда тёмный, серый, холодный, неприветливый и жутковато-опасный. Все люди в нём с чёрными зонтами и в длинных плащах или в тёмных пальто и шляпах.
