У Криса нигде ничего не было. Нигде не было своего собственного жилья, автомобиля или какой-то другой собственности. Были ли у него банковские счета, страховки и прочее, я не знаю, потому что у меня самого ничего подобного тогда не было и я этим не мог интересоваться. Единственной важной вещью он считал свою гитару и ценностью ощущал свой британский паспорт.
Я Крису понравился и оказался интересен, потому что был русским. Я не был первым русским, которого он встретил в жизни, но я был первым молодым русским из России, а не русским из Нью-Йорка или Тель-Авива. Я ему понравился ещё тем, что решился на авантюрное путешествие, не имея конкретного адреса и внятного жизненного проекта. Я ему был приятен и интересен десяток дней. Но всё же, думаю, я ему понравился.
Крис никого и ничего не любил. Он не любил ни одну страну, в которой побывал коротко или прожил годы, поэтому о всех странах он говорил хорошо.
– Корея… – говорил он, – прекрасная страна… Супер! Очень хорошие люди… Но… Странная еда, знаешь… И они совсем не знают рок-н-ролл… Женщины очень красивые… Очень! Но очень глупые. С ними даже не весело. Я там, в Сеуле и Пусане, смог прожить только три месяца… Очень хорошая страна. Люди всему верят, как дети…
Его можно было спросить про любую страну, и он бы ответил приблизительно так же.
– Боливия! О! Тебе обязательно там надо побывать! Ты там сразу будешь как дома… Женщины такие, я таких больше никогда не встречал. Сразу танцевать, сразу петь, сразу ведут домой… Еда такая вкусная! Они там делают такие маленькие… Как бы это сказать… Такие плоские пирожки с мясом, с сыром, с разными листьями. Самые вкусные в мире… Но у них там есть странный обычай…
Крис не любил ни одну отдельную нацию и ни одного отдельного человека. Он не сказал плохо ни о ком, даже о полицейских. Ему со всеми было одинаково хорошо. Особенным образом, с некоторым раздражением, он относился к спортсменам. К любым. Говорил про них как про дураков и несчастных людей, которые живут неправильно.
Он не любил животных, птиц или обитателей морей и океанов. Они все ему были безразличны. Заподозрить его в том, что он побывал в Африке ради животных, было бы глупо. В Африке он не восхищался жирафами и львами, зебрами или антилопами. В Австралии ему были безразличны кенгуру и коалы. Ради того, чтобы увидеть панду или орангутанга, он не оторвал бы задницу от того, на чём сидел. Он не любовался закатами и восходами, ему неинтересны были деревья и цветы. Он смотрел на прекрасные здания, шедевры архитектуры или утончённые украшения фасадов и не замечал красоты. У него не было в мире любимого города, потому что не было нелюбимого.
Крис не пил алкоголь, совсем, даже пиво. Зато он постоянно и с большим аппетитом курил марихуану или гашиш. Гашиш реже. Про то, что и как можно курить, он знал всё. Но любил ли он курить, я не понял. Я даже не могу сказать, что он любил жизнь и самого себя.
Крис в Берлине жил в Кройцберге. Туда он меня и пригласил. Он сказал, что место для меня найдётся и что он там живёт с такими же, как он сам «простыми парнями».
Таких людей, как Крис, я не то что раньше не видел, я про таких не слыхивал. Первое моё впечатление от него было, будто все герои Джека Лондона сплелись в одного человека и он мне повстречался на улице. После ночи в лагере для беженцев Крис казался воплощением мечты о свободе и творчестве.
Я не мог понять сразу, что и музыку он не любит, что он не написал ни одной мелодии, ни единого малюсенького стишка. И не собирался. И никогда не хотел. Просто его руки, его голос и сердце были предназначены и, что называется, заточены для игры на гитаре и пения. Та песня, которая остановила меня и познакомила с Крисом, была не его авторства, а Джонни Кэша. Только я этого не знал. А Крис не знал, что он поёт лучше, чем Джонни Кэш. Ему было всё равно.
А мне сначала показалось, что я встретил человека, который жил жизнью моей мечты.
В пресловутом районе Кройцберг я оказался как в кино. Я видел несколько похожих между собой фантастических фильмов, действие которых происходило на другой планете, на какой-то богом забытой большой станции. На той станции царило беззаконие и мрак. Туда со всей галактики собрались отщепенцы с разных планет и представители самых разных видов обитателей космоса. Там процветали пышным цветом все космические пороки: наркотики, межвидовая и межпланетная порнография и проституция, торговля краденым и прочее зло. А также нищета и антисанитария.
Кройцберг был чем-то подобным, только на Земле. Но если бы там приземлились инопланетяне, они могли бы остаться неузнанными, ненайденными и даже незамеченными. В Кройцберге хватало персонажей и поэкзотичнее инопланетян.
Место, куда меня привёл Крис, было одним из старейших сквотов Кройцберга. Два трёхэтажных и один четырёхэтажный дом были давно брошены владельцами и законными жильцами. Дома были старые и некогда красивые. Но, когда туда пришёл я, они стояли частично с пустыми окнами и были полностью исписаны, изрисованы и искрашены. Во внутреннем дворе этих домов стоял старый автобус без колёс и без стёкол. Когда я заглянул во двор, рядом с автобусом две молодые женщины играли в бадминтон. Одна была с длинными, неестественно-чёрными волосами, у другой голова была наголо выбрита. Откуда-то звучала хорошая музыка.
В этих домах обитало много людей. Разных. Там жили молодые и пожилые. Одинокие и семейные. Там звучали детские голоса и во дворе стояли коляски. Там меня познакомили с искусствоведом из Японии, который жил в Кройцберге больше двух лет. И со стареньким профессором из Бостона, который собирал во дворе всех желающих и читал им лекции по философии. Собиралось много людей. Жгли костёр. Слушали лекцию, курили траву.
И вместе с этими людьми проживала целая ватага чёрных, как синий кит, весёлых и горластых африканцев из Кот-д’Ивуара, которые на улицах Берлина в жаркие дни продавали кепки с пропеллером, встроенным в козырёк, и веера, а во время дождя продавали у выходов из метро зонтики и полиэтиленовые разовые дождевики.
Крис делил большую квартиру с тремя парнями немногим старше меня. Один был канадец, двое приехали из Швеции. Канадец был индеец какого-то племени. У него были длинные до пояса, толстые, чёрные волосы, выразительное скуластое лицо, и он весь, с головы до пят, был татуирован. Он прямо на дому приторговывал длинными резными трубками для курения всего подряд и делал индейские татуировки за деньги. Два шведа были красивыми, медлительными хрестоматийными скандинавами. У них дома в Швеции был воздушный шар. Они на нём там летали и катали туристов. В Берлин они приехали отдохнуть.
Тот сквот, те три дома, были осколком, замирающим эхом, жалким напоминанием того Кройцберга, который когда-то зародился как территория свободного искусства и творчества, как живой андеграунд… В том Кройцберге, который увидел я, остались отдельные островки, напоминающие о прошлом. В них люди в основном останавливались ненадолго, как в неких экзотических гостиницах, чтобы вкусить аромат прежних культурных эпох. Постоянные обитатели сквотов Кройцберга были чем-то вроде достопримечательностей и аборигенов.
