Когда парень принёс банку, Крис отдал ему одну марку. Я поблагодарил Криса, извинился, встал с газона и попросил парня подождать минутку. Мы поговорили и познакомились.
Его звали Миша. Он приехал две недели назад из Минска. Приехал с компанией из ещё трёх человек. Обратно уезжать он не собирался. Денег у них не было совсем. С собой они привезли на продажу пару самоваров и аккордеон. Продали за гроши. Продавать пиво в парке придумали сами.
– В магазине в центре пиво стоит минимум пятьдесят пфеннигов, – быстро говорил Миша, – на окраине можно взять за тридцать… Тут везде – в кафе и даже у сосисочников на улице – такое пиво минимум две марки. Мы его продаём по одной. Немцы берут. Я предлагаю, Пашка сидит с холодильником… Пластмассовым… Лёд для него берём в кафе… В любом. Двое стоят там и там. Видят полицию, свистят… Я за день продаю штук пятьдесят-шестьдесят. На четверых – не очень, но жить можно. Пока жара, берут хорошо… Был бы ещё один человек, можно было бы сделать вдвое…
– А где вы живёте? – спросил я.
– А прямо здесь, – ответил Миша. – Парк большой, кустов много. В спальниках ночуем. Тепло. И кролики кругом скачут… Жаль, что костёр жечь нельзя, а то крольчатины тут полно… А этот мужик тебе кто?
– Знакомый англичанин, – ответил я. – Хороший мужик.
– Работаешь вместе с ним?
– Нет… Так просто…
– А он приглашение может сделать, чтобы к нему в Англию?
– Не знаю, – сказал я, – не говорили об этом.
– А ты поговори. До холодов надо куда-то двигать отсюда… Давай! Пока!.. Работать надо, – сказал Миша и побежал прочь.
Вечером того дня Крис во дворе сквота, сидя на крыше старого автобуса, играл и пел песни Боба Дилана. Какие-то песни я узнал. Крис пел лучше автора. Пел он долго и прекрасно. Пел, как будто лично для меня.
Я слушал Криса, и вдруг он запел «Yesterday» «Битлз». Эта великая песня зазвучала так неожиданно, так отчаянно грустно… До неё он пел песни, которые я если и знал, то слышал как-то случайно и никогда их не любил. А песню «Битлз» я знал давно. Её слушал и любил папа. Папа не много любил песен, но эту он любил. Во дворе берлинского сквота она зазвучала как мощное напоминание, как откровение. Эту песню я слышал маленьким мальчиком дома в Кемерово, и она там была не менее прекрасной, чем под берлинским звёздным небом. Во мне что-то оборвалось на словах «yesterday came suddenly»…
Я огляделся по сторонам. Я увидел людей, которые тоже слушали. Наверное, эта песня и им что-то напомнила. Не могла не напомнить. Эта песня была со всеми давно. Но то, что она напомнила мне, находилось так далеко!.. Находилось там, в том городе и в том краю, с которым я, улетая, попрощался навсегда. А значит, и эта песня осталась там, потому что там я её любил сильнее, если, услышав первые звуки, я тут же вернулся домой… Да и Крис пел не лучше «Битлз»… Прекрасно, но не так, как я любил.
Тем вечером я понял, что надо возвращаться домой. И мне стало сразу хорошо. Ещё лучше, чем накануне.
Я ясно понял, что не могу и не хочу жить как Крис. Не потому, что у него есть британский паспорт, а у меня нет… А потому, что я хочу домой, а он не хочет.
Я вдруг ясно-ясно увидел, что то, как живёт Крис, мне совершенно не подходит. Категорически! Не потому, что его жизнь плохая, а потому что она его, а не моя. Его жизнь ему очень шла, она была ему к лицу, к его выгоревшим на ярком солнце глазам.
А моя жизнь должна быть другой… Я тогда, в том своём возрасте, во дворе сквота в районе Кройцберг, не мог строить жизненных планов, связанных с женитьбой, с приобретением собственного жилья, с перспективами работы. Я к тому моменту ни разу не думал о детях и хочу ли я их. Я даже в тот момент не думал об искусстве и творчестве…
Я просто-напросто понял, что мытьё бутылок ради статуса беженца и жизнь в пути по всему миру одинаково не моё. Всё моё находится дома, и мне надо домой.
Решение вернуться домой пришло легко, как вдох и выдох после долгого пребывания под водой. Но для реализации этого решения нужно было много всего сделать и много чего узнать. Перво-наперво мне нужны были деньги на билет.
Утром третьего дня моего пребывания в Кройцберге я проснулся, полный решимости действовать и дерзать. При подготовке к отъезду в заграничные дали я ни разу не был так решителен и деятелен.
Крису я сказал, что с ним не пойду и что у меня появились дела. Он пожелал мне удачи.
Пред тем как уйти по своим делам, я сделал два сэндвича с сыром и набрал из-под крана бутылочку воды. Этот запас я взял с собой в маленьком тряпичном рюкзачке, который попросил у Криса.
Я тогда ещё совершенно не был готов покупать питьевую воду. В том мире, откуда я приехал в Германию, никто и никогда не покупал питьевую воду и никто даже не знал, что воду где-то продают и покупают. Мои дедушка с бабушкой, мои родители и я сам с рождения пили воду из-под крана. Так делали все известные мне люди: родственники в Москве, знакомые в Питере, профессорская семья в Томске, военные моряки Тихоокеанского флота, студенты и преподаватели Кемеровского университета, вся моя кемеровская родня, друзья и их родители и все коллеги и приятели моих родителей. Только некоторые, особо щепетильные люди воду из-под крана, перед тем как пить, кипятили или давали воде отстояться сутки в чистом виде. Однажды я слышал от бабушки, маминой мамы, что одна её знакомая, весьма богомольная женщина, наливала воду в кастрюльку, опускала в неё на ночь серебряный рубль старинной, царской чеканки и только после этого пила или заваривала на ней чай. Для приготовления еды с водой такого не делал никто. Даже про фильтры и очистительные устройства тогда никто не слыхивал.
В Берлине я впервые увидел, что люди покупают воду в бутылках и бутылочках. Покупают не только в магазинах, но в кафе и ресторанах, где она стоила почти столько же, сколько пиво. Я не мог в это поверить. Мне было непонятно, почему люди так поступают. Вода в берлинском водопроводе мне казалась ничуть не хуже, чем в кемеровском. Правда, она, в отличие от кемеровской, была не такой жёсткой, но пить её прямо из-под крана было нормально.
Я подумал было, что вода, которую в кафе подают в маленьких прелестных бутылочках, должна быть особенной на вкус, если серьёзные немецкие люди, знающие цену каждому пфеннигу, постоянно её заказывают и пьют. Я видел это, проходя мимо бесконечных столиков, стоящих под зонтиками в центре Берлина.
Как-то, не торопясь шагая по улице, приближаясь к очередному кафе, я увидел, как в нём из-за столика поднялась солидная пара – мужчина и женщина в годах и в бежевых одеждах. Они встали и пошли мне навстречу. На их столике осталась стоять наполовину полная бутылочка воды голубоватого стекла и с маленькой, нежной этикеткой. Я быстро оглядел кафе, увидел, что официант далеко и в мою сторону не смотрит. Поравнявшись со столиком, я сделал полшага к нему, взял на ходу со столика бутылку и пошёл дальше, надеясь, что никто моего маневра не заметил.
Я рассудил так: из бутылочки воду наливали в стакан, губами горлышка никто не касался. Отойдя подальше от кафе, я, не останавливаясь, посмотрел на мой трофей. Бутылочка была закрыта завинчивающейся крышечкой, на которой я разглядел маленькое изображение розовой птички. На этикетке была такая же птичка. Всё это было мило и нежно. Я открыл крышечку и отпил глоток воды. Вода была как вода. Только совсем безвкусная. Загадка покупки воды осталась загадкой. А бутылочку я не выбросил. Она была приятная и не просто так мне досталась. Я довольно долго использовал её в качестве фляжки. Наливал в неё воду из-под крана и брал с собой, чтобы не нужно было воду покупать.
