После работы памятником-роботом я спокойно в туалете того же кафе стёр туалетной бумагой краску с лица, рук и ног, хорошо умылся с жидким мылом, которым можно было пользоваться без ограничения, оделся, уложил дождевик, жестянку и очки в чемодан, навёл в туалете порядок, как на своём собственном рабочем месте, и пошёл с работы домой. Ощущение было упоительное. Когда я выходил из кафе, взрослая официантка указала рукой в окно на то место, где я стоял, и показала мне большой палец. Она широко улыбалась.
Я шёл к метро с чемоданом и с серебряными волосами. Но на цвет волос в Берлине никто не обращал внимания. По дороге я купил в магазине бананы для Криса, пакет орешков, коробку печенья и упаковку пива. Пиво взял себе и шведам. Они меня всегда угощали.
На следующий день я заступил на чемодан снова ровно в пять вечера, проработал до половины восьмого и заработал почти пятьдесят марок. За два с половиной часа работы случилось много забавных эпизодов. Я веселил публику. Людям нравилась та игра, которую я им предлагал. Они с удовольствием пугались, визжали, смеялись, аплодировали.
Я и сам получал удовольствие. Я не просто стоял как истукан и ждал денег. Я выступал. Я чувствовал азарт и радость, почти такие же, как на сцене. Я был доволен собой. Мне удалось придумать свой способ существования в уличном артистическом пространстве. И при этом я зарабатывал деньги.
В воскресенье я пришёл на работу в одиннадцать часов и увидел пустующую площадь. Торговый центр был закрыт. Туристов и гуляющих почти не было. Мне стало понятно, почему Алекс так легко отдал мне этот день и понедельник. Но я не расстроился. Как человек со стабильным доходом я купил себе здоровенное мороженое из трёх шариков, с наслаждением его съел, сидя на скамеечке, а потом купил ещё.
Ближе к полудню людей на улицах стало больше. Тогда я решил, что терять день не стоит, и облачился в рабочий костюм, накрасился в своей гримёрной в кафе и вышел на работу.
Сначала я постоял до трёх. Людей было совсем мало, зато они никуда не спешили. Я позволял себе шалости. Несколько раз я неожиданно сходил с чемодана и походкой робота гонялся за орущими от восторга детьми. С трёх до четырёх я перекусил тем, что принёс с собой в чемодане, полежал, не переодеваясь и не смывая краски, на скамейке под деревьями. А потом постоял ещё пару часов. Мой улов составил чуть больше тридцати марок. Я был очень доволен.
Я всего за три дня без труда, с удовольствием заработал на билет до Москвы. Ещё немного – и будут деньги на билет до дома. Я чувствовал себя почти всемогущим человеком. Хотя всего пять дней назад ночевал в лагере для беженцев.
Вечером того дня я рассказал Крису о своих успехах. Он искренне был за меня рад и в очередной раз, забыв о том, что у нас с ним категорически разные паспорта, предложил вместе рвануть в Мексику, когда в Берлине пойдут дожди и лето кончится.
Помню, мы беседовали. Крис заварил чай, который пил с удовольствием, а мне каждый глоток давался с трудом. Я пил его из вежливости. Чай тот напоминал запахом жидкую и горячую смазку для лыж. Воскресный вечер был тихий-тихий. Даже Кройцберг, в котором тишины почти не случалось, как-то совершенно затих. Мимо нашего дома не проезжали машины с ревущей из них турецкой музыкой, не орали клаксоны, не горланили пьяные компании, никто не шумел во дворе.
Вдруг где-то совсем недалеко бабахнуло так, что вздрогнули стёкла, следом ещё и ещё. На улице сработали и завопили автомобильные сигнализации. Кто-то прямо под нашими окнами нажал на клаксон, ему ответили десятки клаксонов отовсюду.
То воскресенье вошло в историю Германии как первый грандиозный успех вновь единой страны. Тем вечером сборная команда Германии по футболу выиграла чемпионат мира.
Мы с Крисом об этом не знали. Наши соседи тоже. Индеец, шведы, Крис и я были ни сном ни духом. Никто из нас футболом не интересовался. Но через каких-то пять минут мы все были на улице. Берлин ликовал. Я никогда раньше не видел такого всеобщего счастья. Над городом вспыхивали фейерверки по десять в секунду. Все обнимались со всеми. Какие-то парни и девчонки танцевали на крышах автомобилей, возможно своих собственных.
Совершенно незнакомые люди буквально затащили нас с Крисом в старенький микроавтобус, который и без нас был забит до предела. Из его окон, из люка в крыше торчали люди и орали. Этот автобус едва мог двигаться в сплошном человеческом потоке. В итоге мы оказались у Бранденбургских ворот. Тысячи людей пели, смеялись, пили, если было что пить. Но и без выпивки все были пьяны от радости и друг от друга. Той ночью я точно обнялся и поцеловался с бо́льшим количеством людей, чем за всю предыдущую жизнь.
Я весь проникся тем счастьем, которое переживал Берлин. Я был рад за немцев и за себя, потому что я там был. Я почувствовал свою причастность, хотя футбол был мне безразличен. Я принял тогда объятия и поздравления как что-то личное. Я никогда так не обнимался и не радовался в родном городе вместе с соседями, родственниками или со студентами моего университета. Я готов был той ночью обнять всех и каждого… Обнять весь Берлин.
Та июльская ночь с воскресенья на понедельник стала пиком счастья на тот момент моей жизни.
А понедельник стал для меня самым успешным днём. Я вышел на площадь в одиннадцать часов и работал четыре часа без перерыва. Время пролетело очень быстро. Мне хорошо были видны часы на здании магазина на другой стороне улицы. Когда я увидел на них 15:00, то не поверил глазам и прервался не потому, что устал, а потому что понял, что в принципе должен был устать. Через час отдыха я вернулся к работе.
Во время перерыва лысый флейтист Иржи, который играл с полудня, подошёл ко мне и сказал, что я очень здорово работал.
Закончил я в понедельник в восьмом часу вечера. Чего я только не делал! Даже несколько раз, как робот, перешёл Курфюрстендамм по пешеходному переходу туда и обратно.
Я видел официантку из кафе, она несколько раз приходила посмотреть. Каких-то людей я узнавал в толпе, потому что видел их раньше среди зрителей. У меня появились поклонники.
После восемнадцати часов пришёл Крис и целый час наблюдал за моими фокусами, пока я не закончил. Он был впечатлён.
В тот день я обожал Берлин, берлинцев, туристов и всё прогрессивное человечество. Ну а когда, подсчитав дневную выручку, я понял, что заработал почти девяносто марок, то меня бросило в сладостный пот азарта и удачи.
Я понял, что деньги на дорогу до Кемерово у меня уже в кармане. И это очень лёгкие деньги. Приятные. Весёлые. Разве можно было взять и уехать от такого заработка? Я понял, что это было бы непростительной глупостью. Дома, в Кемерово, я таких денег не заработал бы и за сто выступлений. За выступления я там вообще ничего бы не заработал.
Голова моя кружилась от самого себя, от открывшихся возможностей и от ощущения собственных сил.
Возвращаясь с Крисом в Кройцберг, я решил, что дом подождёт. Дом и Кемерово никуда не денутся. Все и вся подождут. Я, между прочим, уезжал навсегда. Так что точно подождут. А я поработаю, сколько смогу, заработаю денег, куплю всего-всего и вернусь не неудачником, не слабаком, который сбежал от трудностей и от того, что затосковал на чужбине, а успешным человеком, который сам решил вернуться, как преданный, любящий и заботливый сын.
