Они были полностью заряжены на выживание в Германии любой ценой. О своих родных городах говорили с ненавистью и ничего хорошего в своей прошлой жизни не видели.
Им о своём опыте беженца я говорить не стал. Они бы меня не поняли. Они были готовы на всё. О том, как их бизнес с выручкой по десять-пятнадцать марок в день на брата выглядел со стороны, я тоже промолчал. Я побывал в Минске только на вокзале и на площади перед ним. То, что мне тот вокзал и то, что я смог увидеть, показалось великолепным по сравнению не только с Кемерово, но и с Варшавой, я не озвучил. Парни были полны решимости. Они сожгли оставшиеся позади мосты и, скорее всего, громко хлопнули дверью, уезжая.
На следующий день мы заработали чуть больше, и мне дали тринадцать марок. Я предложил ребятам попить вместе пива, по одной банке, но они замялись и на предложение не откликнулись. Тогда я сказал, что хочу их угостить, что у меня есть неплохой заработок и я могу себе это позволить.
– Тебе мы пиво по себестоимости отдать можем, – сказал Миша очень серьёзно, – но сами пить не будем. А с наценкой тебе не продадим. Ты работал с нами…
– Ну вы, ребята… вообще! – только и сказал я.
– Да! Мы вообще! – жёстко подтвердил Миша. – Дело очень серьёзное. Мы каждую копеечку считаем. Нам пока радоваться нечему… И слабины давать нельзя… Я это пиво уже видеть не могу. Оно мне снится. Засыпаю, а сам пиво продаю… И пойми! Мы сюда не пиво пить приехали… Мы сюда жить приехали. Нам выжить надо.
– А я выпью! – сказал Паша и моментально покраснел. – Я его таскаю, таскаю… И ни разу не попробовал. Угощаешь?
Утром следующего дня я спешил на Кудам как на праздник. Я соскучился по любопытным взглядам, по аплодисментам, по площади, по своему туалету в кафе и по своему удивительному чувству подглядывания за людьми и жизнью. Но ещё я соскучился по азартному трепету, по сладкому звуку падающей монетки в жестянку из-под чая.
С 11:30 до 15:00 я заработал больше сорока марок. Одна дама бросила мне купюру в десять марок, и я для неё исполнил небольшой танец брейк.
Около трёх пришли балалаечники и стали не спеша готовиться к работе. Меня они не узнали. А когда я прямо со своего чемоданного постамента взял и подошёл к ним, они чрезвычайно удивились и порадовались за меня.
Они поведали, что долго не могли выходить из части, потому что начались проверки и подготовка к выводу войск из Германии домой. Начальник их оркестра после упразднения восточных марок стал брать за уход со службы марки западные, а это было для балалаечников серьёзным ударом.
Я слушал их, а сам думал про то, как трудно достаётся немецкая копеечка продавцам пива в Тиргартене, как тяжело даются денежки военным музыкантам и как весело деньги падают в мою жестянку. Я посочувствовал мужикам и, когда они начали играть, пошёл прогуляться по торговому центру. До того дня я туда не заходил, полагая, что он существует не для меня. Я и мимо витрин магазинов проходил, в них не заглядывая… А тут я понял, что мне стали интересны цены.
В торговом центре, в магазине всякой электронной аппаратуры, я привлёк всеобщее внимание и радость своей блестящей физиономией и костюмом. Ходил я так же, как и стоял на чемодане. Босиком. В своём костюме и гриме я был – не я. Я был невидимкой. И я чувствовал себя абсолютно свободно.
Посмотрев цены на такую новейшую аппаратуру, какой ещё не видал, я с огромным удивлением узнал, что за три дня зарабатываю чуть ли не на самый лучший видеоплейер, а за неделю – на лучший видеомагнитофон.
Мысленно я прикинул, сколько до конца июля я смогу накопить денег, даже если получится стоять не по два раза в день и три дня в неделю, то есть я просчитал самый пессимистический сценарий и с расходами на питание. Всё равно вышла сумма, позволявшая домой привезти много чего, кое-что продать, окупить поездку, вернуть отцу деньги за билеты, и ещё весьма прилично осталось бы. Следом я посчитал, сколько заработаю за август… К счастью, в июле и августе было по тридцати одному дню. Ещё я рассудил, что непосредственно к началу учебного года возвращаться не обязательно. Первые две недели сентября всегда сплошные лекции. Вернуться можно было к уборке картошки и помочь родителям. Только надо было узнать, какая обычно стоит погода в Берлине в сентябре…
После того как трио балалаечников отработало и мы немного поболтали, я сходил в кафе к своему рабочему зеркалу, подновил покраску и пошёл работать.
В тот раз я решил встать не на проверенное место, а ближе к проезжей части. Вдоль улицы Курфюрстендамм во второй половине дня шло много людей, которые не сворачивали на площадь. Я захотел встать в людском потоке. Мне показалось, что в вечернее время так будет лучше и эффективнее. Расчёты мои оправдались вполне. Люди, даже шедшие по делам, натыкаясь на меня, волей-неволей останавливались, возникал человеческий затор, в котором я был забавным препятствием на пути. Монетки падали чаще, чем в каких-то четырёх-пяти метрах в сторону от людского потока.
Стоял я вполоборота к улице. Из многих машин и автобусов мне махали взрослые и дети. Я им иногда отвечал. Водители приветственно сигналили.
Часы на другой стороне улицы показывали восемнадцать сорок с чем-то, я уже подумал вскоре закругляться, как где-то за пешеходным переходом, по которому двигалась масса людей, зазвучала восточная музыка. Такую я привык слышать из машин и забегаловок в Кройцберге. Источник музыки мне был не виден, но я почему-то захотел его отыскать взглядом. Вокруг меня в это время как раз никого не было. Небольшая толпа зрителей только недавно схлынула.
Когда пешеходы прошли и цвет светофора сменился, из-за перехода раньше всех рванул чёрный автомобиль, как мне показалось, «мерседес». Музыка доносилась из его полностью открытых окон. В той машине я увидел смеющихся парней на переднем сиденье и на заднем. Всё произошло очень быстро… Тот, что сидел сзади, высунулся из окна по пояс и, когда разгонявшийся автомобиль почти поравнялся со мной, швырнул в меня бутылку. Ещё он успел что-то крикнуть, а тот, что сидел впереди, засмеяться. Я запомнил весёлые лица.
Вытянутая пол-литровая бутылка из-под пива, тёмно-коричневого стекла, вращаясь, долетела до моей головы и плашмя глухо ударила меня в правый висок, по уху и скуле. Бутылка не разбилась о мою голову. Я увидел, как она упала о каменный тротуар, дребезги и мелкие осколки полетели в стороны. Через долю мгновения я почувствовал, что падаю, но, как упал, уже не почувствовал.
Полностью потерял сознание я совсем ненадолго. Почти сразу зрение и слух ко мне вернулись. Я лежал на спине. Берлинское небо бешено вращалось надо мной. Я быстро встал и сразу же снова упал. Точнее, со всего маха сел и только тогда упал. Ко мне бежали люди. Кто-то рядом смеялся. Дальнейшее я помню неотчётливо. Только отдельными картинками.
Кто-то довёл меня до фонтана и стал брызгать мне на лицо воду. Потом я оказался в кафе с мороженым. Та самая милая взрослая официантка принесла лёд в пакете, приложила к шишке на виске. Видимо, я упал на левую руку. Локоть был разбит. Мне дали понюхать нашатырь. Кто-то принёс мой чемодан и банку с мелочью. Дети, которых в кафе было много, проявляли большое любопытство к тому, как лечили железного человека.
