Университетские ребята все трое были историками и учились в одной группе. Они той осенью только перешли на второй курс. Один парень был на четыре года меня младше, двое других были моими одногодками. Они успели отслужить в армии, чем-то ещё позаниматься в жизни, только потом поступили в университет. Два человека из Института культуры никак не были учёбой и жизнью связаны с театром или с каким-то другим видом сценической деятельности. Оба они учились на кинооператоров.
Мы не раз вспоминали ту осень, мы продолжаем её вспоминать. Вспоминаем по-разному. Кто-то помнит одно, кто-то другое. Кто-то помнит совсем не так, как помню это я. Но ни у кого нет внятного ответа, почему они согласились, захотели и остались работать со мной, делать мой театр и полностью изменить свои жизненные планы.
С того момента, как по моему приглашению они пришли в Дом художников и, даже увидав пустой выставочный зал, поверили, что в нём вскоре будет театр, а они сами станут в нём актёрами, вся их прежняя жизнь, все жизненные планы, всё то, во что верили и на что надеялись их родители, давая им школьное, а потом университетское образование, пошло совершенно иначе. Никто из них не стал тем, кем мечтал стать, поступая в университет или в институт.
Я, не ведая, что творю, сломал жизни тем, кто пришёл и остался в моём театре. Я знаком с несколькими мамами примкнувших ко мне соратников, которые проклинают моё имя за то, что я сделал с их сыновьями.
Что предложил я тем людям? Что было во мне такого, что пять молодых людей, не имевших прежде никаких видов на занятие сценической деятельностью, решили работать со мной под моим руководством?
Я не был существенно их старше. Двое историков так вообще были моими ровесниками. Я не был приезжим откуда-нибудь из столицы выпускником театрального вуза. Я был парнем двадцати трёх лет от роду, который родился и вырос с ними в одном городе, учился бок о бок и фактически нечем особенным от них не отличался. За мной не стояло ничего таинственного, у меня не было особенного профессионального опыта, моё лицо не покрывали шрамы от былых жизненных битв. Во мне была, видимо, какая-то одержимость и зверская убеждённость в своём праве повести за собой людей.
Я при первой же нашей встрече в Доме художников объявил, что в моих планах поставить спектакль «Остров сокровищ», и дал им задание эту книгу прочесть. После этого я сказал, что, прежде чем мы сможем приступить к репетициям, нам нужно будет ни много ни мало наш театр построить. Своими руками. С нуля. И совершенно бесплатно. Об оплате труда и речь не зашла… И они не ушли!!!
Вспоминая ту осень, я сравниваю произошедшее со мной чудо и не нахожу никакого другого сравнения, кроме как с великим фильмом Акиры Куросавы «Семь самураев». В том фильме один самурай приглашает ещё шесть самураев защитить от огромной банды разбойников бедную и несчастную деревню. Он зовёт их на практически верную смерть за чужих ему крестьян, не предлагая никакой оплаты, кроме скудной еды. Он сам идёт на погибель не потому, что он любит или уважает жителей убогой деревни. Он идёт на смерть только потому, что самурай и должен сражаться, а сражаться, кроме как за тех тёмных и нищих крестьян, было не за кого. И шесть других самураев идут с ним тоже исключительно по той же причине. Главный герой того фильма выбрал самых лучших из всех и предложил им только сражение, и больше ничего. Он не посулил им даже военной славы и почестей. Только бой и смерть. И они пошли вместе с ним. Пошли, отчаянно и свободно.
То же самое случилось тогда холодной осенью. И, как и в фильме, никто из тех, кто пошёл со мной, к своей нормальной жизни не вернулся. Родители не дождались своих сыновей прежними.
Председателю правления Союза художников города Кемерово Анатолию Казанцеву я доложил, что театр мною сформирован и мы должны приступить к монтажу самого театрального пространства. Я показал ему свои убогие чертежи амфитеатра, который я планировал сколотить из дерева. Он пришёл в ужас.
– Я как-то иначе себе всё это представлял, – сказал он, изучив мои рисунки, – это же загромоздит весь зал… Я думал обойтись стульчиками… На представление поставили, потом унесли, и всё. А тут ты вон чего хочешь городить!.. Когда мои живописцы это увидят, они же бунт устроят.
– Нет! – решительно сказал я. – Невозможно! Сцена и зрительный зал не могут находиться в одной плоскости. Уже второму ряду зрителей актёры на сцене будут видны только по грудь. А в задних рядах вообще ничего не будет видно. Надо либо поднимать зрителей, либо сцену. Лучше поднять зрителей. Древние греки были не дураки, когда придумали свой театр и амфитеатр…
– Ужас, – сказал Анатолий, – просто ужас! А когда вы это начнёте колотить, тут ещё все старые монстры от живописи, которые сидят по своим мастерским, сразу возбудятся. Они привыкли сидеть в тишине…
– Театр – дело шумное, – сказал я твёрдо. – Колотить придётся. А потом будет музыка, и репетировать мы будем не шёпотом… Но до репетиций ещё надо дожить… А сейчас мне нужно много гвоздей, шурупов… Нужны инструменты, доски, брус…
– Погоди, погоди! – остановил меня Анатолий. – Вспомни, я тебе сразу сказал, что денег на театр у меня нет и не будет. Я тебе буду платить зарплату… Это всё, что возможно. Гвозди, инструменты, доски… Покупай сам. Я могу тебе немного дать. Из своих, из карманных, как твой сообщник… Ну и в наших мастерских кое-что можно взять. Но совсем немного… Вот если тебе нужны подрамники, если на них нужно натянуть холст, то это возможно… А остальное только сами. И своими руками…
– Я понял, – спокойно сказал я.
– Ни черта ты не понял… – грустно сказал Анатолий. – Сожрут меня из-за этого театра… Я тут костьми лягу, а они кости обглодают и выкинут… Надо будет действовать очень осторожно! И пожалуйста, ни с кем, кроме меня, тут не разговаривай… А если вы можете шумные работы производить ночью, то пожалуйста!.. Чтобы наши старые зубры не возмущались грохотом… А то начнут кляузы писать во все инстанции, что им работать мешают, тревожат их тонкие художественные натуры. Они обожают жалобы писать… Живописцы…
– Ночью так ночью, – не сомневаясь, ответил я.
Свою первую в жизни зарплату я получил в середине октября.
Она была маленькая. Не больше зарплаты медсестры или лаборанта. Но сам факт моего официального трудоустройства и денежного вознаграждения весьма сильно повлиял на отношение родителей к моей деятельности.
Всю первую получку я сразу же потратил на покупку материалов для возведения зрительского амфитеатра… Ещё и пришлось немного одолжиться у знакомых.
В магазинах строительных материалов той осенью в изобилии были представлены только топоры и большие напильники. Гвозди нашли мы с большим трудом, шурупы с ещё большим. Ну а доски, которые были представлены на строительных базах для широкой продажи, стоили так дорого и были такие сырые, что не высохли бы и к лету и потребовали бы всей моей зарплаты на год вперёд. Но в одном хозяйственном магазине, который находился недалеко от Дома художников, совершенно случайно я увидел в продаже готовый деревянный забор. Он был такой страшный, что его никто не брал. Два бруса длиной пять метров и штакетник. Это всё было не струганое, но сухое и стоило дешевле досок и даже дров. Из этого можно было построить то, что было нужно.
